Александр Лепехин - Герой Советского Союза Иван Яковлевич Кравченко и его соратники

По гитлеровской пехоте, отсекая ее от танков, открыли огонь стрелки и пулеметчики. Наводчик «сорокапятки» Картушев, подпустив вражеский танк, почти в упор выстрелил в него, от второго снаряда танк загорелся. Экипаж пытался выскочить, но был уничтожен стрелками.

Потеря трех танков не остановила врага. Около десятка бронированных машин прорвались на позиции 4-й и 5-й рот. Три из них подбили два уцелевших расчета батареи лейтенанта Острогляда.

С высоты 120,5 по противнику открыли огонь артиллеристы и стрелки 2-й мотострелковой бригады, соседи слева. Но гитлеровцы не считались с потерями.

В этот день мы устояли. В батальоне осталось немногим более сотни человек. Тяжело раненного командира 724-го полка майора Николая Александровича Андреева, как я узнал, насильно эвакуировали. 724-й полк переживал самый тяжелый период своей истории. Мы, батальоны дрались в полуокружении, почти без боеприпасов. Связь моя с командным пунктом полка давно прервалась. Батальон сражался в сложных и тяжелых условиях почти в полном окружении…

12 сентября был самым тяжелым днем в моей жизни, за всю войну. В батальоне осталось человек 120. Но какие это были люди! Каждый из них сражался за себя и за товарищей, готов был пожертвовать собой. Особенно мне запомнился коренастый боец из роты противотанковых ружей, сильный и очень храбрый в бою сибиряк-алтаец – Сайдулаев Танибек. Он с шестнадцатикилограммовым противотанковым ружьем обращался как с игрушкой, а в боях под Сталинградом на моих глазах подбил 5 вражеских танков. Его ранило в обе ноги, он приполз ко мне и, виновато улыбаясь, доложил: «Я подбил еще два танка, а третий на нас шел, снарядом ружье разбил и напарника ранил. Я его из окопа тащил, а танк его совсем убил, и меня ранил».

Я был поражен и смотрел на него не находя слов. Передо мной был настоящий воин-богатырь. Обе ноги его были неестественно вывернуты, все в крови. Кровавый след тянулся за ним. Его угнетало, что убило помощника, а он, вот, раненный приполз без ружья и не может встать перед своим командиром. Такого героя следовало бы наградить самой высокой наградой, но тогда было не до наград! Некогда нам было заниматься этим вопросом. Да и не думали мы об этом тогда. Его отнесли в санбат, ампутировали обе ноги, а затем переправили в госпиталь за Волгу. Хочется верить, что Сайдулаев выжил и вернулся домой.

А в тот день остатки батальона снова отражали танковые атаки. Я насчитал 25 танков. У нас оставались три противотанковых ружья и две «сорокапятки». Ну, еще гранаты и бутылки с горючей смесью. Четыре танка сумели подбить артиллеристы. Несколько машин начали утюжить окопы, в них полетели бутылки с горючей смесью. Отступать было некуда. Подожгли три танка, остальные отползли. Зато активно наступала пехота, начались рукопашные схватки. Человек пятьдесят фрицев окружили наблюдательный пункт батальона. Мы могли бы пробиться к ротам, но в это время тяжело ранило комиссара батальона Умрихина. Передвигаться самостоятельно он не мог. Я не мог оставить своего боевого товарища и комиссара в беде и решил отстреливаться до конца, рассчитывая на помощь командиров подразделений и на счастливый случай.

Вскоре два автоматных диска опустели. Чтобы не попасть в руки врага живым я оставил два патрона в пистолете – для себя и Умрихина. Вдруг рядом раздался оглушительный взрыв. Перед глазами пошли круги, все затуманилось. Я пришел в сознание уже в санроте. Комиссар Василий Леонтьевич Умрихин был убит. Позже я узнал, что из двух тысяч личного состава полка уцелело всего 270 человек.

Каждый из этих сентябрьских дней был похож один на другой. Артиллерийский огонь, немецкие самолеты, атаки и контратаки. На одном из участков обороны бойцы через каждые 20–30 метров копали одиночные окопы для стрельбы стоя, используя воронки от бомб и снарядов. Для более плотной обороны людей не хватало. Погибает кто-то из красноармейцев и возникает ни кем не прикрытое пространство в полста метров.

А если убьет двух-трех человек? Это уже готовая брешь – жди прорыва фрицев. Пока находил замену, сам прикрывал «коридор» ручным пулеметом. Кому-то эта хроника августа-сентября 1942 года покажется скучноватой. Просто я хочу рассказать, что значил тогда для фронта и для нас Сталинград. За Волгой земли нет. Может, звучит несколько с пафосом, но так и было на самом деле.

Я описываю свой военный путь с 1941 года. Бои под Сталинградом заняли в моей биографии совсем небольшой период, с 23 августа по 12 сентября. Это было начало Сталинградской битвы, которая будет продолжаться еще четыре с половиной месяца.

Немного отступления, но по теме:

В мае 1980 года, будучи с группой ветеранов 315-й дивизии у села Орловка я рассказывал о боях 724-го стрелкового полка, в том числе и об этом случае с бойцом из роты противотанковых ружей. Находившаяся здесь, бывшая военфельдшер 1012-го артиллерийского полка Мария Григорьевна Соловцова (Батурина) взволновано, сдерживая рыдания, произнесла:

– Ну как же? Сайдулаев его фамилия. Сайдулаев Танибек.

– Точно! Сайдулаев! Наводчик 1-го взвода! – воскликнул я.

А Соловцова продолжала:

– В тот день я находилась на медицинском пункте 724-го полка. Было много раненных, мы едва успевали перевязывать. Кругом стояли стоны, крики, вопли… Принесли еще одного бойца, брюки на нем и нижняя часть гимнастерки были все в крови, иссечены осколками. Ноги, чуть ниже колен были неестественно вывернуты, а из грязного кровяного месива торчали белые переломанные кости… Я наложила жгуты на его обе ноги выше колен, сделала укол морфия и отсекла ножницами кусочки кожи и сухожилия, не которых болтались его ноги. Кое-как сделала перевязку, избегая смотреть бойцу в лицо. Боец молчал. Заполняя медицинскую карточку, я спросила его фамилию, имя. Он назвал себя: Сайдулаев Танибек. И тут он попросил закурить. Находившийся рядом боец с перевязанной грудью и одной рукой на перевязи, свернул ему самокрутку, зажег ее и подал Сайдулаеву. Танибек затянулся, закашлялся и … запел. Лежа на земле, весь израненный, с оторванными ногами, с неподвижным лицом, с глазами, устремленными в жаркую высь неба, он затяну свою родную степную песню…

Мария Григорьевна продолжала свой рассказ:

– Лежавшие рядом раненые, еще во время перевязки Сайдулаева перестали стонать, притихли, видя его выдержку. Все меньше слышалось просьб: «Пить, сестричка, пить!». На некоторое время медсестры даже приостановили свои перевязки.

Неестественно тихо стало в балке. Только песня плыла над степью.

Соловцова каким-то не своим голосом закончила:

– Отправили мы его вместе со всеми раненными в тот же день на переправу к Волге, а вот сам он до сих пор стоит у меня перед глазами. И фамилию – Сайдулаев запомнила навек.