Дэвид Хоффман - Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе

В течение нескольких лет, до середины 1970-х, Толкачева вдохновляли фигуры Андрея Сахарова и Александра Солженицына — людей совести, которые в одиночку вели титаническую борьбу с советским тоталитаризмом. У Сахарова, как и у Толкачева, был допуск к государственной тайне, но у него хватило мужества выступить с открытым протестом. Толкачев не знал Сахарова лично, но знал, за что он борется.

В начале 1968 года Андрей Сахаров работал один допоздна в своем двухэтажном доме с остроконечной крышей среди густой зелени Арзамаса-16 — колыбели ядерного оружия, поселка ученых, расположенного в городе Сарове, в 370 километрах к востоку от Москвы (по прямой). Сахаров, один из создателей советской водородной бомбы и выдающийся представитель научного сообщества, ставший академиком в тридцать с небольшим лет, испытывал глубокие сомнения по поводу этических и экологических аспектов своей работы. Он помог убедить Хрущева подписать с США в 1963 году договор о запрещении испытаний ядерного оружия. Теперь совесть побуждала его к действиям, далеко выходящим за пределы закрытого мира Арзамаса-16, где он столь успешно работал и был признан как блестящий физик.

Каждый вечер, с семи часов до полуночи, Сахаров, сидя в одиночестве в своем доме, окруженном деревьями, работал над трактатом о будущем человечества. Это было его первое открытое выступление против советской системы. Трактат, законченный в апреле, назывался “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”. Сахаров мыслил широко, предупреждая, что планета столкнулась с угрозами термоядерной войны, голода, экологической катастрофы и диктатуры, но также выдвигал идеалистические и утопические идеи о спасении мира. Он предполагал, что социализм и капитализм будут сосуществовать — в трактате он называл это “сближением” — и что супердержавы оставят попытки уничтожить друг друга. Он открыто писал о преступлениях Сталина и призывал к полной десталинизации страны, к запрету цензуры, освобождению политических заключенных, к свободе слова и демократизации. Текст был ошеломительным, провидческим и взрывоопасным. Сахаров переписал и отредактировал текст, а затем в какой-то момент показал его Юлию Харитону, научному руководителю режимной лаборатории и одному из руководителей советской ядерно-оружейной программы. Они ехали тогда вдвоем в личном вагоне Харитона. “Ну, как?” — спросил Сахаров Харитона. “Ужасно”, — ответил тот. “Форма ужасная?” — спросил Сахаров. Харитон усмехнулся: “О форме я и не говорю. Ужасно содержание”. Но Сахаров уже начал давать читать свою рукопись, отпечатанную под копирку, и сообщил Харитону, что ее содержание полностью соответствует его убеждениям и что “изъять” брошюру он уже не может. В июле его манифест был опубликован за границей, сначала в голландской газете, а затем, 22 июля, в New York Times. Брошюра также получила широкое распространение в самиздате — она передавалась из рук в руки в самом Советском Союзе. Затем Сахарова отстранили от работы в лаборатории, фактически уволили {250}.

Всего несколько недель спустя, 20–21 августа 1968 года, советские танки и войска стран Варшавского договора подавили реформаторское движение в Чехословакии, известное как Пражская весна. Сахаров с энтузиазмом относился к этому демократическому эксперименту, но советское вмешательство разбило вдребезги его оптимистические упования. “Надежды, внушенные Пражской весной, рухнули”, — говорил он. Ожидания многих на либерализацию в Советском Союзе не оправдались. Оттепель закончилась.

Среди тех, кто читал в самиздате “Размышления” Сахарова, был и Солженицын, в чьих ярких, пронзительных произведениях описаны темные стороны советского тоталитаризма. Его повесть “Один день Ивана Денисовича”, о жизни человека в лагере, была опубликована во время оттепели, но более поздние сочинения “Раковый корпус” и “В круге первом” были запрещены, и автор становился все более неудобной фигурой для властей. Через неделю после подавления Пражской весны Солженицын и Сахаров впервые встретились. Сахаров вышел из советского истеблишмента, Солженицын никогда не входил в него; ученый в костюме и галстуке и писатель в поношенной простой одежде. Они сидели у общего друга, в комнате с зашторенными окнами, чтобы избежать слежки КГБ. На Солженицына Сахаров произвел “обаятельное впечатление” — “высокий рост, совершенная открытость, светлая, мягкая улыбка, светлый взгляд, тёпло-гортанный голос и значительное грассирование”. Сахарову Солженицын тоже запомнился: “С живыми голубыми глазами и рыжеватой бородой, темпераментной речью (почти скороговоркой) не обычно высокого тембра голоса, контрастировавшей с рассчитанными, точными движениями, — он казался живым комком сконцентрированной и целеустремленной энергии”. Оба они, каждый по-своему блестящий, стали для Толкачева вдохновляющими примерами {251}.

В начале 1970-х правозащитная деятельность вышла для Сахарова на первый план. Он изучал отдельные случаи незаконного преследования и вместе с двумя молодыми физиками создал Комитет прав человека. Он начал расширять личные контакты с людьми с Запада, что привело в бешенство советских чиновников, прежде обращавшихся с Сахаровым сдержанно {252}. В июне 1973 года Сахаров дал интервью Олле Стенхолму, корреспонденту скандинавского радио и телевидения. Его соображения были опубликованы 4 июля в шведской газете. Сахаров уничтожающе критиковал советское государство за его монополию на власть — политическую, экономическую, идеологическую — и особенно за “отсутствие свободы”. Интервью попало на первые полосы газет по всему миру. Партийное государство решило не церемониться. Против Сахарова была открыта затяжная и отвратительная пропагандистская кампания. Сорок академиков подписали письмо, в котором осуждалась деятельность Сахарова, “порочащая честь и достоинство советского ученого”. Солженицын, которому присудили Нобелевскую премию по литературе, но который не имел возможности получить ее лично, советовал Сахарову “притихнуть” на время; режим пошел в наступление на него и на правозащитное движение в целом {253}. Но Сахаров не мог хранить молчание. В КГБ предупредили его, что не следует встречаться с иностранными журналистами, но несколько дней спустя он пригласил иностранных корреспондентов в свою квартиру, где дал пресс-конференцию и говорил о демократизации и правах человека {254}. Между тем на Западе готовилось к изданию солженицынское обличение советских лагерей — “Архипелаг ГУЛаг”. Сахаров и Солженицын раздували пламя, и КГБ в своей кампании начал ставить их имена рядом. Юрий Андропов, председатель КГБ, в сентябре 1973 года рекомендовал подумать о “более радикальных мерах пресечения враждебных выступлений Солженицына и Сахарова” {255}. В январе 1974 года Солженицына арестовали и депортировали из Советского Союза. В 1975 году Сахаров получил Нобелевскую премию мира, но ему запретили выезжать из страны для ее получения.