Александр Сладков - Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища

– Сладков… А знаешь что, пойдем ко мне. Я живу недалеко. Что тут чай, можно и покрепче кое-чего придумать.

Замполит озорно подмигивает. Я натянуто улыбаюсь. Мы вместе уходим. Конец. Теперь меня не найдут даже в бане.

Пять минут, и мы в теплой уютной квартире. Я смущенно стягиваю сапоги. Разматываю свои портянки. Легкое амбре, как с птицефабрики. Николай Иванович не обращает внимания. Он нежно заталкивает меня в комнату. А там, в кресле… Воздушное и бело-кудрявое создание. Халатик. Нога на ногу. Создание пилочкой точит ногти. Мадмуазель. Она бросает на меня взгляд. Из-под ресниц. Оценивающий. Плуг, притихший было, вдруг оживает.

– Дочь… Маша. А это Сладков. Курсант Сладков.

Мама. А не маневр ли это, имеющий далекую сводно-семейную цель? Не-не-не. Я пока не готов. Медленно даю задний ход. Выдавливаю себя в прихожую. Папа и дочь смотрят на меня разочарованно. Я мямлю:

– Товмайор, там Мандрико… Ищет меня, наверное.

– Да брось ты!

Плуг ошибочно определяет причину моей половой нерешительности. Курсант ответственный, курсант переживает. Он показывает мне пальцем на кухню. Там оформленный стол. Сам крутит ручку стоящего на холодильнике Та-57:

– Але! Второй батальон! Мандрику мне!

У меня подгибаются ноги. Скребу ногтями по обоям. Ну что ж. Вот и все. Слышу, как взводный рявкает в трубку с того конца провода:

– Я, товарищ майор!!!

– Александр Васильевич! Не волнуйся! Курсант Сладков… Нет-нет, ничего не случилось! Он у меня. Я его забрал из бани.

«А в ответ тишина… Он вчера не вернулся из боя…»

– Все, Мандрико, давай занимайся! Я его позже отправлю!

А дальше все как во сне. Какие-то бочковые огурцы хрустят на зубах… Ах, да, перед этим рюмочка водки. Голос Плуга в тумане: «Как там, Суворов… Последнюю рубашку… Продай, но выпей!» Суворов… Что мне генералиссимус, когда у меня такая встреча предстоит. С лейтенантом Мандрико. Впрочем… Как ни странно, все обошлось. Прибыл, доложил. Бешеный только скрипнул челюстью. Кинул рукой:

– Становитесь в строй.

И неделю со мной не разговаривал.

Курсант Сермагомбетов по прозвищу Сэр.

Советский человек. Причем хороший

Теперь вот сижу в раздевалке бани имени Карбышева. Надо встать. Зайти в душевую. Собрав силу воли, встать под душ, намокнуть. Намылить все тело от головы до пяток хозяйственным мылом. Сжав зубы, снова встать под воду. Потом, натерев себя полотенцем, одеться и выскочить в темноту. В строй. Надо…

– Так!

Опять «так». Услышав это слово, я жду от командиров какой-нибудь гадости. Зашедший в казарму взводный настроен решительно:

– Так, товарищи куранты! Псамое!

Мандрико сует свое «это самое» тут и там! «Псамое, псамое»!!! У него есть еще одно слово-паразит: «веселее»: «Веселее бежим!» или «Веселее рассаживаемся!». «Веселее учим обязанности!» Словно мы каждую минуту, как дебилы, должны ржать и прикалываться. Однажды наше отделение во главе с Колпащиковым отправили в город. Пять человек с оружием, остальные с лопатами. Похоронная команда и почетный караул. Почил ветеран войны. На кладбище заколотили гроб и опустили в могилу. Грянул салют. Потом соответствующая тишина. Только звон штыковых лопат и глухие стуки о крышку мерзлой земли. Взводный все это время стоял, облокотившись локтями на оградку соседней могилы. Спиной к процессии. Заскучав, он вдруг обернулся, громко и четко подал команду:

– А ну, веселее, псамое, закапываем! Веселее!!!

Родственники, мягко говоря, охерели. А мы засуетились, забегали, как орудийный расчет вокруг «сорокапятки», желающий как можно быстрее произвести выстрел по набегающему фашистскому танку. Стоп. Вернемся в казарму.

– Так, псамое!!! Смирно! Вольно.

Мы стоим в строю в расположении и виновато (самая беспроигрышная гримаса) глядим на нашего взводного.

– Вы, псамое, советские люди?!

Молчим. Черт знает что… Белогвардейцы, что ли? Ка́ппелевцы? Казаки атамана Шкуро?!

– Сермагомбедов! Вы советский человек?!

Сэр медлит с ответом. Мандрико вскидывает густые брови:

– Не понял!!!

– Так точно…

– Не слышу!!!

– Советский!!!

– А вы, Охотников? Советский человек?!

Мы быстро устаем от поднятой темы. В строю начинают язвить: «Антисоветский, блин…»

– Разговоры, псамое! Так! Завтра надо встать пораньше и выполнить свой гражданский долг!

– Так мы военные вроде…

– Отставить, Охотников! Общегражданский долг! Это значит, для всех людей…

– А мы кто, люди, что ли?

– Закрыть рот!!! Сладков, вы бы на семинарах так умничали!

– Да это не я, товарищ лейтенант!!!

– Так, все! Хватит! Итак… Завтра выборы. Торжество демократии. Ясно, псамое!!??

Мы вымотаны. Сегодня суббота. Во всем цивилизованном, «общегражданском» мире выходной. Но… У военных есть такие три хитрые буквы. ПХД. Парко-хозяйственный день. Всеобщая уборка. На полдня. Как любит повторять Штундер? Не знаете? То-то. Вот его очередная мудрость: «До обеда ПХД, а потом целый день выходной». Садись, товарищ майор, два балла вам. По математике и по логике. В связи с грядущими выборами в увольнение никого не пустили. Всей ротой казарму дрючили. До блеска. Старшина так и сказал: «Чтоб как у кота яйца!!!» Замотались. Вечерняя поверка прошла. И вот теперь ответственный по роте, наш любимый взводный, нам парит мозги. «Долг…» «Демократия…» Все вокруг да около. Никак не возьмем в толк, что он от нас хочет.

– Поднимать утром вас никто не будет.

– Спим до обеда, что ли?!

– Нет!!! Отставить!

– А как?

– Самим надо встать, заправить постели и сходить в клуб проголосовать.

– Так к обеду и проголосуем!

– Охотников! Я тебе, блядь, дам «к обеду»!!! – Мандрико резко теряет терпение. – Все! Разойдись! Сержанты, ко мне!!!

– Рота, отбой!!!

Дежурный, как всегда, подает команду так, будто поднимает роту в атаку. Воплем. Нет чтобы нежно… «Ребята, спокойной ночи… Хороших снов вам…»

Прижимаюсь щекой к ватному бруску моей курсантской подушки. Подо мною не раз во сне представляемый дамой матрас. Блин, взводный своими выборами весь сон перебил, устал, называется. Перекидываю тело на спину. Вытягиваюсь, взявшись за кроватные трубки за головой. Выборы… Вспоминаю, как это бывает у нас, дома, в Монинском гарнизоне. Утром воскресный семейный завтрак. Обычно папа убегает потом на стадион. «Дыр-дыр» – побегать в футбол. Потом баня, пиво, водочка и заплаканная мама… «Валера! Ну, опять вот так…» Однажды батя вот так после воскресного футбола пропал на три дня. Вернулся, вернее, ворвался в квартиру с обиженным видом. В повседневной форме. В кителе, в «брюках об землю». Быстрым шагом промчался по длинному коридору прямо в ванную. Там мама замочила белье. Папа схватил его и со всей силы стал полоскать… Вот это ход! Отвлекающий, так сказать, маневр. Мама была в слезах.