Рудольф Риббентроп - Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

«Риббентроп ни в коем случае не был убежден 27 января, что переговоры нужно было рассматривать как окончательно потерпевшие неудачу, хотя и был в то же время настроен очень пессимистично. (…)

Тем более я был поражен, когда министр иностранных дел вызвал меня во время обратного пути для доклада о прессе в свой салон-вагон и после короткой вступительной беседы задал мне в присутствии госпожи Риббентроп четкий вопрос:

«Полагаете ли Вы, что имеется возможность прийти к германо-советскому сотрудничеству?»

Я, должно быть, выглядел очень озадаченным, так как госпожа фон Риббентроп рассмеялась, сказав мужу: «Доктор Шмидт совсем испугался», и министр тогда сразу добавил: «В политике нужно, как в Генеральном штабе, проигрывать все возможности, так же и этот, естественно, чисто теоретический вопрос. И вы уже не раз говорили мне, что интенсивно занимались историей немецко-русского сотрудничества после Первой мировой войны».

Риббентроп намекал на мое известное ему пристрастие к исторической главе германо-советских отношений между 1918 и 1933 годами. (…)

Поэтому я ответил на его вопрос в салон-вагоне шутливо: «Сталин, пожалуй, едва ли сможет присоединиться к Антикоминтерновскому пакту». У меня чуть не отнялся язык, когда госпожа фон Риббентроп находчиво возразила: «Почему бы и нет, если его переименовать?»

До меня сразу дошло, что Риббентроп, очевидно, очень серьезно занимался вопросом немецко-советского соглашения. (…)

В салон-вагон подошел Вальтер Хевель, приняв участие в разговоре. В течение беседы ход мысли Риббентропа достаточно прояснился: в последних разговорах с Мольтке (немецкий посол в Варшаве) он, очевидно, пришел к убеждению, что сопротивление поляков в отношении тесного сотрудничества с Германией было все же упорней, чем он полагал, и не видел никакого реального шанса для решения вопроса о Данциге или большего сближения Польши с рейхом с целью создания плацдарма [233] Военный термин «плацдарм», как он понимается экспертами, заключает в себе наступательный компонент. Шмидт не был военным. Здесь этот термин употребляется в смысле восточноевропейской оборонительной зоны против Советского Союза. против Советского Союза. Из осознания положения вещей для (…) министра иностранных дел настоятельно напрашивался соответствующий вывод.

Если Польша с молчаливого согласия Франции не может быть впряжена в упряжку немецких интересов, то следовало загнать Варшаву в старый германо-русский переплет, всегда вызывавший у Пилсудского страх до того панический, что он оставил польской дипломатии в качестве своего рода политического завещания предотвращение немецко-русского сотрудничества».

Обращает на себя внимание привлечение Хевеля к этой беседе. Хевель был старым соратником Гитлера, принимавшим участие в «марше к Фельдхеррнхалле» во время путча в Мюнхене в 1923 году, а затем уехавшим на много лет в Юго-Восточную Азию. Я был свидетелем того, как он присоединился в Лондоне к отцу, чтобы в конце концов стать постоянным представителем отца или Министерства иностранных дел у Гитлера. Наверно, Хевель был привлечен для ознакомления уже на этой стадии с соображениями, с которыми отец намеревался попробовать «повернуть» Гитлера с антибольшевистского курса на «пророссийскую» линию — не вызывало сомнений, что это должно было явиться крайне сложным делом. Гитлер вошел в политику с максимой: война марксизму, коммунизму, большевизму. Я изложил его концепцию внешней политики, которую он последовательно проводил с момента прихода к власти, проследив ее отдельные шаги. Основной максимой германской политики являлась организация Восточной Европы для отражения агрессивного русского большевизма. И вот теперь его же министр иностранных дел хотел навязать ему поворот на 180 градусов и союз с дьяволом. Как он заявил в 1933 году, вскоре после своего прихода к власти, Надольному, германскому послу в Москве: «С этим народом я не желаю иметь ничего общего» [234] Nadolny, Rudolf: Mein Beitrag, Wiesbaden 1955, S. 167. .

Этот его министр иностранных дел Риббентроп, разве он когда-либо принимал участие в ожесточенных уличных схватках с коммунистами? Разве он не был, как он сам заявил Гитлеру, в течение многих лет сторонником Штреземана? Разве он не вышел из буржуазной среды, за которой Гитлер отрицал способность и, прежде всего, готовность осознать идеологический аспект его борьбы с большевизмом, не говоря уже о готовности вести эту борьбу с необходимой твердостью? В этих условиях было бы совсем неплохо, если бы «старый боец» вроде Хевеля мог в подходящий момент замолвить словечко в смысле необходимого, по мнению отца, «разворота» немецкой политики.

Об этих принципиально новых идеях в германской внешней политике я услышал впервые в те несколько дней между получением аттестата зрелости и началом прохождения службы в Имперской трудовой повинности, которые я смог провести дома. Матери вновь пришлось перенести операцию на лобной пазухе, на этот раз в Киле. По каким-то причинам она должна была вскоре после операции находиться в Берлине, поэтому ее забрали самолетом из Киля. Я воспользовался возможностью полететь вместе с ней, чтобы рассказать ей об успешном окончании средней школы. Меня приветствовали словами: «Если мы попадем в аварию, ты получишь оплеуху». (Это было произнесено на майнцском диалекте, всякий раз, когда она волновалась, ее речь звучала слегка по-майнцски.) Конечно, это было сказано в шутку, однако она очень не любила, когда члены семьи без достаточного на то основания летали вместе в одном самолете.

Полет предоставил возможность обстоятельно поговорить о политической ситуации, со времени визита родителей в Варшаву прошло всего несколько недель. Первым, о чем заговорила мать, была «речь о каштанах» Сталина. 10 марта 1939 года Сталин заявил в своей речи на съезде партии: определенным державам не стоит полагаться на то, что Советский Союз будет «таскать» для них «каштаны из огня». Сталина вполне можно было понять в том смысле, что Советский Союз не собирался ради западных держав вести дело к прямой конфронтации с Германией. Формулировка могла означать «сигнал» в немецкий адрес, однако необязательно, она могла также явиться тактическим ходом в отношении западных союзников. Я понял из рассказа матери, что отец был готов испробовать с русскими. Здесь, казалось, открывалась возможность разорвать кольцо окружения и, таким образом, избежать ошибок политики рейха до Первой мировой войны. Мать указала также на трудности убеждения Гитлера в этой политике. Ее рассказ произвел на меня огромное впечатление!

Я был — частью непосредственным — свидетелем многолетних усилий поиска дружбы с Великобританией. В описанных выше поездках на выходные с родителями отец рассказывал о негативном влиянии на его усилия злополучного испанского «комитета по невмешательству». Англо-германские отношения являлись осью, вокруг которой все вращалось. Я впитал разочарование немецкой стороны. Не забылась статья лондонского корреспондента «Берлинер Локальанцайгер» фон Криса под заголовком «Пробная мобилизация» — он написал ее о британской политике в период «майского кризиса», придя к однозначному выводу, что Великобритания готовится к войне с рейхом. Невозможно было проигнорировать изменившуюся атмосферу в Англии, ее я ощутил во время нашей поездки по обмену в Бат. Бисмарковская политика «перестраховки» с помощью договора с Россией была мне знакома. Отказ германского канцлера Каприви от ее продления в 1890 году являлся чуть ли не «коньком» деда Риббентропа. Конечно, и в царской России имелось панславистское движение, довольно агрессивно направленное против Запада и поддерживаемое широкими кругами в Москве и Санкт-Петербурге. Однако именно из-за потенциала Советского Союза было желательно, даже необходимо, получить передышку в этом направлении. Германия должна была выбрать Запад, но, если эта опция не являлась доступной, тогда Восток. Чуть позже я услышал от матери, что российское правительство после установления «протектората Богемии и Моравии» повело себя вполне кооперативно в вопросе о технической стороне ликвидации российских дипломатических миссий в Чехословакии. Также и эта деталь, по мнению отца, могла означать очередной сигнал.