Михаил Барклай-де-Толли - Изображение военных действий 1812 года

Только по прибытии на Тульскую дорогу, к Подольску, поняли все цель этого бокового движения, поставившего Наполеона в неведение о направлении, взятом нашей армией. Из Подольска она продолжала движение на Старую Калужскую дорогу и, вступив на нее, остановилась у Красной Пахры.

Совершив таким образом боковое движение вокруг Москвы и став твердой ногой на Калужской дороге, Кутузов имел возможность заслонить от неприятеля изобиловавшие запасами полуденные губернии; угрожать пути его действий от Москвы, через Можайск, Вязьму и Смоленск; пересекать отрядами растянутые на чрезмерном пространстве сообщения французов, а в случае отступления Наполеона к Смоленску, предупреждать его по кратчайшей дороге.

Барклай был в восторге от этого плана и от удачного его выполнения. «Это важнейшее и приличнейшее по обстоятельствам движение, – приводим собственные его слова, – доставившее нам возможность окончить войну совершенным истреблением неприятеля, столько меня успокоило, что я был в состоянии забыть болезнь мою, изнурявшую меня с самого Бородина».

Так, в краткий промежуток времени, мы видим: с одной стороны – Кутузова, действующего в духе Барклая в важную и решительную минуту Совета под Москвою; с другой – Барклая, вполне радующегося распоряжениям Кутузова и вполне их одобряющего.

Позиция, в которой армия расположилась при Красной Пахре, на левом берегу реки Пахры, не была одобрена Барклаем де Толли, по причине слишком большого ее протяжения и по причине господствовавших над ней высот правого берега. Соглашаясь с мнением Барклая, Кутузов перевел армию на другую сторону реки, хотя и там войска были размещены Беннигсеном на большем протяжении, нежели желал и предлагал Барклай де Толли. Другое его предложение: послать на Можайскую дорогу отряд, для истребления следовавших по ней в Москву неприятельских транспортов и команд, было принято Кутузовым немедленно и вполне.

Отряженный, вследствие этого, в направлении к Вязьме, генерал Дорохов удовлетворительно исполнил возложенное на него поручение, в течение первых семи дней уничтожив у неприятеля до 80 фур и ящиков и взяв в плен до 1500 человек, в том числе 48 офицеров. Так же успешны были и последующие его действия.

Целые семь дней наши войска стояли спокойно в занятой ими позиции при Красной Пахре. Только 13 сентября показались первые неприятельские войска в виду наших авангардов. Одни из них шли из Подольска, по проселочной, а другие из Москвы, по Старой Калужской дороге, угрожая нам нападением с фронта и обходом с тыла.

В Главной нашей квартире возникли разные предположения и мнения: Барклай советовал не уклоняться от боя и принять его при Красной Пахре; Беннигсен противоречил ему и предлагал: поручив Милорадовичу оборону переправы через Пахру, со всеми прочими войсками выступить к Подольску и атаковать неприятельские корпуса, какие там встретятся.

Главнокомандующий не принял ни которого из этих мнений, а дал приказание отступить по Старой Калужской дороге, с той целью, чтобы, заняв крепкий лагерь, ожидать в нем подкреплений, шедших из Рязани, Тулы, Орла, Брянска и Курска. 14 сентября армия наша отошла к деревне Бабенковой, 19-го продолжала движение еще далее, а 20-го вступила в знаменитую позицию при Тарутине, у соединения речек Истыл и Нары. Во все это время болезнь Барклая де Толли усиливалась; врачи советовали ему искать покоя и отдохновения, и 22 сентября он испросил у Кутузова увольнения из армии.

С искренним сожалением узнали войска об отъезде полководца, к которому со дня Бородинской битвы питали глубокое уважение. Рапорт, которым Барклай де Толли просил себе у Кутузова увольнения, заключался в следующем: «Болезненное мое состояние до такой степени увеличилось, и силы мои, как душевные, так и телесные, столь истощены, что я не могу более командовать вверенной мне армиею, почему нахожусь в необходимости сим покорнейше просить вашу светлость позволить мне до излечения болезни отъехать от армии, поручив оную в команду, кому благоугодно будет вашей светлости.

С прискорбием удаляюсь я от храбрых войск, служащих под начальством моим, ибо желание мое было умереть с ними на поле чести, но болезнь моя сделала меня совершенно неспособным к отправлению моей должности. Я утешаюсь тем, что армия, мне вверенная, за благоденствие которой я бы готов был жертвовать жизнью, остается под предводительством вашей светлости и распоряжением генерала Беннигсена и других генералов».

Так сошел с поприща главнокомандующего полководец, которому в самое трудное время своего царствования император Александр вверил честь и целость главной своей армии и судьбу своего государства, и которого не оценили, а оскорбили современники. Почти сорок лет протекли от той незабвенной эпохи; в продолжение этого времени открылось и объяснилось многое, но все еще великие заслуги Барклая де Толли в Отечественную войну поняты не вполне, и память его не вполне пользуется у нас заслуженной признательностью.

Не переходя еще к дальнейшим обстоятельствам жизни Барклая де Толли, обратимся к неразрешенному еще вопросу: было ли постоянное его отступление от границ до Царева-Займища следствием заблаговременно принятого и императором Александром утвержденного плана, или произошло оно от обстоятельств, не входивших в расчеты при начале войны?

Мы уже приводили выше слова генерала Данилевского, что перенесение театра войны в сердце России произошло не от намерения принятого, но было следствием обстоятельств, которых никакая человеческая прозорливость предвидеть не могла. «Некоторые люди думают уверить, – читаем у Бутурлина, – что намерение завлечь неприятеля внутрь России было заранее принято нашим правительством.

Не желая сознаться, что отступление от реки Немана к Москве неминуемо воспоследовало от малочисленности наших армий, и, напротив, утверждая, что отступление сие произведено было вследствие глубоко соображенного предначертания, они полагают тем придать более блеска нашему оружию.

Но говорящие таким образом должны бы знать, что слава, приобретенная Россиею, не имеет надобности в пособии хитрости и лжи: 1812 год был пробным камнем, открывшим сокровища, которые Россия заключает в недрах своих, и потомки наши всегда с гордостью вспоминать будут о сей достопамятной эпохе истории своего государства.

Одного справедливого описания событий достаточно уже для доставления отечеству нашему удивления современников и потомства. Впрочем, лесть бывает иногда столь неискусна, что, думая приукрасить происшествия, ей излагаемые, в самом деле унижает оные. Действительно, допуская предположение, что армии наши могли бы держаться на реке Немане, не возлагают ли на них ответственность за разорение миллиона мирных жителей, которых они могли бы защитить?