Михаил Барклай-де-Толли - Изображение военных действий 1812 года

Не говоря уже, что имя его высочества произносится с чувством глубокого уважения всеми, кто только был свидетелем его подвигов и заслуг в последние войны против Наполеона и Турции, – личное положение принца, как мы уже объяснили выше, давало ему возможность знать то, что для весьма многих было тайною. Могут сказать: к чему же отдаваемы были Барклаем де Толли приказы, обнадеживавшие войска в скорой битве с неприятелем?

Что значат некоторые донесения к государю, по видимому противоречащие распоряжениям главнокомандующего и их последствиям? Первый вопрос объясняется легко: необходимостью поддерживать в войсках бодрость духа и, может быть, еще, – говоря в смысле принца Евгения Виютембергского, – желанием, как можно лучше скрывать истинный план наших действий; решение второго вопроса предоставим времени.

Оно, как мы уже заметили, должно объяснить и дополнить еще многое, относительно той великой эпохи, в которую Барклай де Толли с благородным самоотвержением подвизался для блага и спасения России. При тех данных, какие мы имеем, несправедливо бы было не согласиться в той истине, что Провидение определило на долю Барклая самую трудную, и вместе самую неблагодарную, половину войны 1812 года.

Другой вопрос: как далеко предполагалось завлечь Наполеона и где, по заблаговременно обдуманному плану отступления, предназначался предел этому отступлению, едва ли, и когда-либо, может быть разрешен. Предел никак не мог быть назначен заблаговременно, потому что зависел от обстоятельств, и, сообразно им, генеральное сражение могло произойти гораздо ранее, нежели у нас предполагали.

Так едва не случилось под Витебском, где уже все было готово к принятию битвы и где ей воспрепятствовало только известие, что 2-я армия, не имев возможности предупредить французов в Могилеве, должна была делать обход вправо, через Мстиславль, чем замедлилось ее соединение с 1-й армией.

Искусное уклонение от несвоевременного и не обещавшего верного успеха боя; уменье совершать, в борьбе с общим убеждением, отступление, в виду сильнейшего неприятеля, всегда в примерном порядке и по большей части без урона, и сохранение армии, от существования которой зависело спасение государства, – вот великие, в свое время не постигнутые, заслуги Барклая де Толли в войне 1812 года. Последствием их были: бедственное для неприятеля выступление из России, перенесение нашего оружия за Неман, союз наш почти со всей Европой и, с покорением Парижа, падение Наполеона.

Оставив армию, Барклай де Толли провел некоторое время в Калуге; после того прожил несколько дней во Владимире, и потом, минуя Петербург, проехал в небольшое имение Бекгоф, в Фелинском уезде Лифляндской губернии, купленное им в 1810 году, у брата супруги своей, господина Смиттена. В Бекгофе заключалось все состояние Барклая.

В бытность свою во Владимире, Барклай де Толли ездил однажды к находившемуся также в этом городе, и также историческому лицу того времени, графу Ростопчину. Барклай располагал провести у него около часа и провел семь, с восьми часов утра до трех пополудни. «Оба сии знаменитые мужи, – пишет свидетель этого посещения (А. Я. Булгаков), – имели свои участки забот, свою долю огорчений, своих недоброжелателей, и обстоятельство сие немало способствовало к сближению их.

Ростопчин отдавал всегда должную справедливость достоинствам Барклая де Толли и в то время, когда вся почти Россия единогласно обвиняла его за отступление от границы империи почти до Можайска без боя, в то время, как в огорченном отечестве нашем многие осмеливались даже подозревать преданность его к России, Ростопчин всегда его защищал».

Почти во всю дорогу от Калуги до Лифляндии доходили до Барклая де Толли отголоски общего неудовольствия и ропота на его действия, приведшие, как говорили, Наполеона прямо в Москву. Приехав в Бекгоф, Барклай написал в Петербург, к служившему при нем в звании экспедитора его особенной канцелярии А. Л. Майеру (ныне действительный статский советник, состоящий при Военном министерстве), письмо, выписку из которого приводим здесь, как весьма любопытный факт, свидетельствующий о тогдашнем настроении духа Барклая.

«За несколько дней перед сим приехал я благополучно в мою деревушку и чувствую себя счастливым, подобно мореходцу, после борьбы с волнами и бурями нашедшему убежище в спокойной гавани. Теперь мне недостает только полной отставки, чтобы удалить от себя все воспоминания о прошедшем и совершенно посвятить себя сельской жизни (« Vor ein paar Tagen bin ich glücklich hier auf meinem Dörfeben angekommen, und fühle mich zufrieden, wie einer, der voii einem stürmischen und tobenden Meere sich in einen ruhigen Hafen gerettet bat. Mir fehlt izt nichts als mir noch meine völlige Entlassung, um altes was mich an die Vergangenheit erinnern kann, abzulegen, und mich ganz in das einfache Gewand eines Landmannes zu hüllen »).

Вместе с этим, не желая оставаться в неведении насчет современных событий в политическом мире, Барклай просил о выписании для него газет: «Санкт-Петербургских Академических Ведомостей», «Северной Почты» и «Courrier de Londres». Письмо было писано 16 ноября.

Не долго продолжалось уединенное пребывание Барклая в Бекгофе. Через несколько дней он получил письмо императора Александра, с огорчением узнавшего о его приезде в Лифляндию. «Я был уверен, – писал монарх, – что вы весьма охотно останетесь в армии, чтобы вашими подвигами принудить к уважению вас даже ваших недоброжелатей, – так, как вы это сделали в Бородине.

Я вполне уверен, что вы неминуемо достигли бы сей цели, если бы остались в армии. По дружбе, которую не перестану к вам сохранять, я с беспредельным сожалением узнал о вашем отъезде. Вопреки всех неудовольствий, которые вы встречали, вам должно было оставаться, потому что есть случаи, когда надобно поставить себя выше всего в мире. Я никогда не забуду важных услуг, оказанных вами Отечеству и мне, и надеюсь, что вы окажете важнейшие.

Хотя нынешние обстоятельства не могут быть благоприятнее для нас, судя по положению, в котором находится неприятель, однако борьба еще не кончена; она представляет вам возможность ознаменовать ваши великие дарования, которым вообще начинают отдавать справедливость».

Барклай де Толли отвечал: «Государь! Вы возвратили спокойствие человеку, самому преданному вашей священной особе; человеку, которого сердце было раздираемо при одной мысли, то он лишился благосклонности наилучшего из царей, государя любимого и обожаемого. Не могу лучше ответствовать на все милости, которыми ваше величество меня осыпаете, как поспешить пасть к стопам вашим.

Надеюсь всей России доказать, что Вы доверенностью своей почтили не недостойного». Император Александр получил это письмо в начале декабря, во время приготовлений своих к поездке в Вильну, где тогда была главная квартира Кутузова и где войска наши отдыхали после трудов своих, увенчавшихся изгнанием неприятеля из России. Государь нетерпеливо желал видеть Барклая де Толли и в день своего отъезда три раза посылал осведомляться, не прибыл ли он?