Бонапарт Наполеон - Путь к империи

Неравное распределение собственности подрывает всякое общество и пагубно для порядка в стране, оно убивает предприимчивость и соревнование, крупная владетельная аристократия была хороша лишь при феодальной системе.

Ежели бы успех не сопутствовал Августу, потомки поместили бы его имя рядом с именами великих злодеев.

Участники коалиции заплатили дорогую цену за свой успех в 1814 г.: три месяца я вел войну в долинах Шампани с остатками прежних моих войск. Если бы Париж продержался еще 24 часа, дело было бы сделано: ни один немец не перешел бы обратно за Рейн.

Почти никогда не давал я подробных наставлений моим генералам: я просто приказывал им победить.

Государь не должен пасть ниже того несчастия, которое уготовано ему судьбой.

Несмотря на все интриги, в которые пускался Т[алейран], Людовик XVIII мог сделать из него только лишь первого своего слугу, несколько скрасив тем для него сие вынужденное рабство.

Партия, которая может найти опору только на иностранных штыках, обречена на поражение.

После сражения при Ватерлоо от французов требовали выдать меня врагам, но французы уважали меня в моем несчастии.

Быть может, в 1815 г. я вновь должен был начать революцию, тогда мне потребны были те средства, кои предоставляют революции к достижению цели, и все то, что нужно было тогда ради этого.

Можно останавливаться лишь при подъеме в гору, но при спуске – никогда.

Первый порыв людей драгоценен: всегда нужно уметь им воспользоваться.

Замысел изгнать меня на остров Святой Елены возник давно: я знал о нем еще на острове Эльба, но доверял лояльности Александра.

Из всех уступок, которых я добился от союзников в 1814 г., особенно любезным моему сердцу было разрешение взять с собою в изгнание тех из старых моих солдат, с коими суждено мне было преодолеть столько превратностей. Средь них нашел я людей, которых несчастие не повергло в отчаяние.

Партии хороши только тогда, когда их пускают в ход: но нет нужды в том, чтобы глава государства становился во главе какой-либо партии.

Европейский общественный договор был нарушен вторжением в Польшу. Когда я вышел на политическую арену, практика разделов была не внове. Политическое равновесие – мечта, о которой ныне надобно забыть. Александр сохранит за собой Польшу, как я в свое время сохранил Италию, по праву сильнейшего: вот и весь секрет.

Лесть всегда восхваляла правительства слабые духом как осторожные, также как бунтовщики именуют мощь деспотизмом.

В отречении монарха есть своего рода ирония: он отрекается тогда, когда с властью его уже не считаются.

В Москве весь мир уже готовился признать мое превосходство: стихии разрешили этот вопрос.

Республика во Франции невозможна: благоверные республиканцы – идиоты, все остальные – интриганы.

Империя создана была лишь вчерне: в дальнейшем, ежели бы мне удалось заключить мир на континенте, я непременно расширил бы основу моих установлений.

Ни одна корона со времен Карла Великого не возлагалась с таковою торжественностью, как та, что получил я от французского народа.

Я питаю отвращение к иллюзиям: вот почему я принимаю мир таким, каков он есть.

Евреи поставляли съестные припасы моей армии в Польше: у меня к тому времени уже явилась мысль даровать им существование политическое как нации и как гражданам; но встретил в них готовность лишь к тому, чтобы продать свои старые одежды. Я вынужден был оставить в силе законы против ростовщичества: эльзасские крестьяне были признательны мне за это.

Я нашел превосходство русской армии только в том, что касается регулярной кавалерии: казаков же легко рассеять. Пруссаки – плохие солдаты; напротив того, английская пехота изумительным образом проявила себя при Ватерлоо.

В довершение тех великих событий, причиною коих был я, всего удивительнее было видеть Фуше, цареубийцу и закоренелого революционера, министром Людовика XVIII и депутатом Бесподобной палаты.

Я всегда придерживался того мнения, что для европейских держав постыдно терпеть существование варварийских государств. Еще при Консульстве я сносился по этому поводу с английским правительством и предлагал свои войска, ежели б оно захотело дать корабли и припасы.

Фердинанд VII царствовал не благодаря собственному мужеству или милостью Божией, но лишь по чистой случайности.

Шпионами в моих кампаниях я пользовался редко: я делал все по вдохновению, точно все предугадывал, продвигался с быстротою молнии – остальное было делом удачи.

Я знал немало людей, которые находили мои приказы неосуществимыми; впоследствии я иногда объяснял им, какие средства служили мне к достижению цели, и они соглашались с тем, что и впрямь не было ничего легче.

Ныне в Европе существует только два сословия: требующее привилегий и отклоняющее эти требования.

Если бы я разбил коалицию, Россия осталась бы столь же чуждой Европе, как, к примеру, Тибетское царство. Благодаря этому я обезопасил бы мир от казаков.

Ничто так численно не умножает батальоны, как успех.

В тех, кто себя обесславил, напрасно искать людей неустрашимых.

Не однажды в течение моей кампании 1814 г. я задумывался о том, что для моих солдат нет ничего невозможного: они снискали себе бессмертное имя. В превратностях же судьбы меня повсюду сопровождала слава.

Меня свергли не роялисты или недовольные, а иностранные штыки.

История моего царствования прославит когда-нибудь имя какого-нибудь нового Фукидида.

Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны делать, а управляемые – то, что хотят.

Когда целый свет устраивается посредством штыков, это – вполне логично! Здравый смысл тогда не в справедливости, а в силе.

Придет время, и общественное мнение опровергнет софизмы моих клеветников.

Я сделал Бенжамена Констана членом Трибуната, я удалил его, когда он пустился в болтовню: это называлось устранить – удачно найденное слово. Ум Бенжамена сродни уму геометров со всеми их теоремами и короллариями, а сам он так и остался великим делателем брошюр.