Михаил Кутузов - Тактика победы

Генерал-адъютант граф Винценгероде стоит на Тверской дороге, имея отряд и по Ярославской, и вместе с действиями армии на Можайскую дорогу будет и он на оную действовать.

Генерал Дорохов рапортует сейчас, что он открыл по дороге от Можайска к Москве корпус, состоящий из пехоты, конницы и артиллерии генерала Ламюза. Прочее Ваше Величество усмотреть изволите из подносимых в подлиннике рапортов Дорохова касательно дороги Можайской, сейчас полученных.

Высокочтимая маменька! С величайшей радостью узнали мы о наградах, полученных Вами и папенькой. Я не в силах описать восторга, с которым в армии был принят титул фельдмаршала. […]

Французы находятся в окрестностях Москвы, вернее сказать, бродят вокруг нее и даже не подозревают того, что делается у них в тылу, а между тем генерал Дорохов, находясь со вчерашнего дня на Можайской дороге, снял их передовые посты, взял несколько сот пленных и много разного добра. […]

Я, слава Богу, здоров, мой друг. Детям благословение. Дашу благодарю за письма.

Я представляю себе, мои дорогие друзья, в какой тревоге вы сейчас находитесь. Ваши письма, мой очаровательный и добрый друг, полны таких ужасных вопросов, что я не хочу отвечать ни на один из них. Фельдъегерь, посланный к вам дня четыре тому назад, должен был вам сообщить те хорошие новости, о которых я вас уведомлял. Теперь, мои друзья, мы прикрываем дороги к Туле и Калуге, так что вы находитесь в полнейшей безопасности.

Неприятель действительно взял направление на Коломну, но это было только до того момента, пока он не знал нашего направления. В настоящий момент мы знаем, что он находится напротив нас, и судите по этому, что он не может удерживать за собою дорог на Рязань, на Владимир или на Ярославль, так [как] вы не можете не знать, мои дорогие друзья, что война требует того, чтобы армии видели друг друга и соприкасались. […]

Мой друг Парашенька, я Вас никогда не забывал и недавно к Вам отправил курьера. Теперь и впредь, надеюсь, в Данкове безопасно. А ежели бы приблизились, на что еще никаких видимостей нет, тогда можно ведь далее уехать.

Я баталию выиграл прежде Москвы, но надобно сберегать армию, и она целехонька. Скоро все наши армии, то есть Тормасов, Чичагов, Витхенштейн и еще другие станут действовать к одной цели, и Наполеон долго в Москве не пробудет.

Боже вас всех благослови.

Известился я, будто командиры полков Войска Донского при армии заболели почти все. Такое известие не могло меня не оскорбить, и я обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с просьбою уведомить меня в откровенности без отлагательства о причине странного сего случая. Хотя, правда, и не даю я оному полной веры, ибо теперешнее положение нашего Отечества одно весьма сильно возбудит каждого из нас преодолевать всякие трудности и самой жизни не щадить, о чем я излишним да[же] считаю напомнить Вам.

Впрочем, если известие, ко мне дошедшее, справедливо, что все полковые командиры заболели, в таком разе я обязан буду довести о сем до сведения Государя императора, между тем не упущу и мер принять, какие Высочайшая власть предоставляет мне по долгу службы.

[…] Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Я никогда не обманывал себя на этот счет и знал, что со мной поступят также, чуть судьба перестанет мне благоприятствовать. Мне суждено, быть может, лишиться даже друзей, на которых больше всего я рассчитывал. Все это, по несчастью, в порядке вещей в здешнем мире! […]

Что лучше, как руководствоваться своими убеждениями? Им только и следовал я, назначая Барклая главнокомандующим 1-й армии за его заслуги в прошлые войны против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиною наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединенных под Смоленском. […]

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова; это было единодушное желание. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин, в своем письме от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая Барклая и Багратиона годными для главного начальства, и когда, как нарочно, Барклай делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию – и я назначил Кутузова.

Я и теперь думаю, что при тех обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать их трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за которого были все. […]

После того, что я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, что не внушаю войскам никакого доверия, и поставленными мне в вину поражениями, делаю их более прискорбными, чем те, которые зачли бы за генералами, – судите, дорогой друг, как мне должно быть мучительно услышать, что моя честь подвергается нападкам.

Ведь я поступил, как того желали, покидая армию, тогда как сам только и хотел, что быть с армией. До назначения Кутузова я твердо решил вернуться к ней, а отказался же от этого намерения лишь после этого назначения, отчасти по воспоминанию, что произошло при Аустерлице из-за лживого характера Кутузова, отчасти по Вашим собственным советам и советам многих других, одного с Вами мнения. […]

Напротив, мое намерение было воспользоваться первой минутой действительного преимущества нашей армии над неприятелем, которое бы вынудило его отступить, чтоб действительно приехать в Москву. Даже после известия о битве 26 числа я выехал бы тотчас, не напиши мне Кутузов в том же рапорте, что он решил отступить на 6 верст, чтобы дать отдых войскам. Эти роковые 6 верст, отравившие мне радость победы, вынудили меня подождать следующего рапорта; из него я увидел ясно только одни бедствия. […]