Энтони Бивор - Высадка в Нормандии

Но вернемся в Берлин. В «Бендлерблоке» царила полная неразбериха. Генерал-полковник Фромм, отчаянно пытаясь спасти себя от подозрений, приказал арестовать четырех своих соучастников и немедленно провести над ними военный суд. Он позволил генерал-полковнику Беку оставить пистолет в случае, если тот немедленно застрелится. Вероятно из-за того, что руки тряслись, Бек выстрелил себе в голову дважды. В первый раз пуля лишь скользнула по черепу, во второй он нанес себе ужасную рану. Раздраженный Фромм приказал одному унтеру (по другим данным, офицеру) добить его.

Четверо попытавшихся взять всю ответственность за покушение на себя, в их числе и Штауффенберг, были казнены во внутреннем дворе «Бендлерблока» при свете автомобильных фар. Подошедшее подразделение Ремера выступило в роли расстрельной команды. Когда пришел черед Штауффенберга, он, стоя в свете автомобильных фар, выкрикнул: «Да здравствует священная Германия!» Фромм, не оставлявший безумной надежды спасти свою жизнь, произнес над телами нелепую речь со славословиями в адрес Гитлера и трижды выкрикнул: «Зиг хайль!»

Во Франции в 01:25 21 июля генерал-фельдмаршал фон Клюге приказал арестовать Штюльпнагеля. Днем того посадили в машину, чтобы отвезти в Берлин для допроса в гестапо. Из уважения к его званию пистолет у Штюльпнагеля не отобрали. Когда машина сделала остановку, вероятно для того, чтобы пассажиры смогли справить нужду, Штюльпнагель попытался застрелиться, но лишь выбил себе оба глаза. Его отвезли в госпиталь в Вердене, оказали первую помощь, а затем повезли дальше в Берлин, где уже ждала виселица. В 22:15 было объявлено, что «командующий войсками в Северной Франции попал в засаду и был ранен террористами».

По словам генерал-лейтенанта Бодо Циммермана, одного из высших офицеров штаба Клюге, весть о покушении на Гитлера произвела «эффект разорвавшейся бомбы. Как и в случае любого неожиданного события, сначала мы были парализованы». Самой насущной задачей для большинства офицеров было понять настроения солдат на фронте. «Будут ли они и дальше сражаться?» – спрашивали офицеры. Когда новость дошла до боевой группы 21-й танковой дивизии, находившейся недалеко от Троарна, она «распространилась среди солдат как пожар». Однако «на фронте продолжали сражаться как ни в чем не бывало». «Страшное напряжение боев» означало, что новость «лишь скользнула по сознанию рядового солдата… поскольку, сражаясь, он жил в другом мире». С другой стороны, генерал Эбербах позднее отмечал, что его «поразили» те «возмущение и гнев», которые неудавшийся путч вызвал «не только в соединениях СС, но и в некоторых пехотных дивизиях». Большинству офицеров было отвратительно то, что заговорщики преступили клятву верности фюреру.

Эберхард Бек из 277-й пехотной дивизии вспоминал, что произошло, когда новость достигла его артиллерийской батареи. «Наш связист услышал по радио, что Адольфа Гитлера пытались убить. Его смерть была бы для нас поворотной точкой – мы надеялись, что эта бессмысленная война закончится». Командир батареи обер-лейтенант фон Штенглин пришел к солдатам и объявил, что покушение не удалось. Гитлер выжил. Был отдан приказ, в соответствии с которым отныне любой солдат должен отдавать честь не по-военному, как раньше, а «немецким приветствием». Штенглин быстро дал понять, на чьей стороне находятся его симпатии, «поднеся руку к козырьку фуражки». Бек вспоминал, что все его товарищи были разочарованы неудачей покушения. Через несколько дней над немецкими позициями пролетел самолет союзников, разбросавший пропагандистские листовки. В них подробно описывался заговор, а также новый нацистский декрет «Зиппенхафт», согласно которому репрессиям подлежали и семьи заговорщиков.

Впрочем, реакция Штенглина и Бека была далека от типичной. Большинство младших офицеров были потрясены и смущены, однако предпочитали не распространяться на тему покушения. Штабные офицеры вроде Циммермана, в свою очередь, «пребывали в состоянии беспокойства и моральной подавленности». Многих – и это интересно – шокировало то, что Штауффенберг покинул место действия сразу после того, как заложил бомбу. Убийство из пистолета, при котором убийца и сам бы погиб, больше соответствовало понятиям о чести немецкого офицера. Но больше всего их огорчило, что в результате провала власть оказалась в руках фанатиков, и это убило всякую надежду на заключение мира [224]. «Дальновидные люди, – писал Циммерман, – понимали, что это начало конца, ужасающее предзнаменование. Твердолобые думали: хорошо, что предатели-реакционеры сорвали с себя маски – теперь мы можем покончить с ними со всеми».

В Лондоне возникли надежды, что неудавшееся покушение «вполне может стать тем самым камешком из пословицы, с которого начнется обвал». Но вера Гитлера в то, что он спасен Провидением, лишь укрепила его уверенность в своем военном гении. Это привело генералов в отчаяние. Впрочем, в одном он был прав. Он назвал «полным идиотизмом» идею заключить перемирие с англичанами и американцами, а возможно, даже убедить их присоединиться к войне против Советского Союза. Заговорщики, по его словам, были «невероятно наивны», а их попытка убить его «похожа на вестерн».

За следующие несколько месяцев теории заговора пользовались огромной популярностью в нацистских кругах, тем более что постепенно выяснилось, сколь многие офицеры либо прямо участвовали в заговоре, либо сочувствовали ему. Всего было арестовано около 5000 человек. Эти теории простирались гораздо дальше предположения о том, что 6 июня Шпейдель умышленно перенацелил танковые дивизии. Когда стало ясно, что план «Фортитьюд» и угроза второй высадки в районе Па-де-Кале – всего лишь прекрасно сработанная уловка, эсэсовцы окончательно убедились в том, что в отделе абвера «Иностранные армии Запада» имеются изменники. Руководство СС желало выяснить, как могло случиться, что военная разведка проглотила дезинформацию о целой армейской группе, никогда не существовавшей. Офицеров абвера заподозрили в том, что они намеренно преувеличивали численность вражеских войск, а затем стали прямо обвинять в «фальсификации данных о состоянии противника».

В последующий месяц быстро усиливались трения между войсками СС и вермахтом на полях боев в Нормандии. Из-за ударов англо-американской авиации по дорогам были резко сокращены пайки. Интенданты СС без зазрения совести занимались грабежом, но обрушивались с угрозами на любого солдата вермахта, если он пытался делать то же самое.

Единственным, в чем армия и СС в Нормандии соглашались, было неослабевающее разочарование в люфтваффе. Генерал Бюловиус, командир 2-го авиакорпуса, считал это крайне несправедливым. Превосходство союзников в воздухе означало, что его истребители перехватывали на взлете, а бомбардировщики были вынуждены сбрасывать бомбы задолго до подхода к цели. Его приводили в отчаяние «ежедневные донесения, доходившие даже до ставки фюрера, в которых утверждалось, что нашего люфтваффе нигде не видно». В результате в его адрес сыпалось множество «упреков и обвинений» из высоких кабинетов.