Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

Британская армия почти во всех своих войнах – включая 1939–1945 годы – позволяла себе роскошь многомесячной и даже многолетней подготовки, прежде чем по-настоящему ввязаться в бой. Подобная отсрочка обычно образуется сама собой, когда стране приходится формировать и переправлять за рубеж, иногда на огромные расстояния, экспедиционные войска. События 1914 года эту традицию грубо нарушили: через какие-то три недели после включения страны в разразившийся на ровном месте европейский конфликт британские военные прямо с парадных плацев, из пабов, офицерских столовых и полей для поло угодили в самую гущу кровопролитных боев. Для кого-то – в том числе и для командиров – такая разительная перемена оказалась невыносимой. Они продемонстрировали неспособность совершить необходимое психологическое усилие, чтобы исполнить предназначенную им роль в драме, определяющей судьбу Европы. Вечером 31 августа Спирс слышал, как Ланрезак что-то бормочет себе под нос с непривычной мечтательностью. Генерал перефразировал Горация: «О, как счастлив тот, кто остается дома, ласкать грудь возлюбленной, вместо того, чтобы воевать!» {615}Подобные сантименты со стороны офицеров, не оправдавших ожидания своих стран в августе 1914 года, заслуживают жалости, но никак не сочувствия. Человек не должен взваливать на себя непосильную ответственность.

Военным, которые спешили в эти дни по срочным делам, было очень сложно передвигаться в районе Парижа – заторы из войск, транспорта и беженцев, заполонили все прифронтовые дороги. Одному британскому офицеру как-то вечером пришлось бросить машину и идти пешком вдоль тракта, забитого вставшим кавалерийским полком: «Огромные кирасиры, неуклюжие и громоздкие в своих кирасах и шлемах, невозмутимо восседали на конях. Никто не думал спешиваться. В неподвижном вечернем воздухе грохот орудий слышался, казалось, у самого уха. Порыв ветра на мгновение оживил закованную в сталь колонну, качнув ниспадающие со шлемов конские хвосты, после чего она вновь застыла» {616}. Офицеру штаба 5-й армии коменданту Ламотту приходилось неоднократно ездить в Париж, чтобы поторапливать и без того работающие на износ типографии, где печатались военные карты. Топографических карт территории Франции вечно не хватало, тогда как карты западной Германии, изготовленные с большим запасом в преддверии запланированного Жоффром масштабного наступления, гнили на складе до самого конца войны.

Рубеж августа – сентября ознаменовался как героическими подвигами в союзных войсках, так и прямо противоположными примерами низости и недостойного поведения. О мародерстве немцев во Франции (действительно имевшем место) сказано много возмущенных слов, тогда как о непозволительных поступках отступавших французов и британцев говорилось гораздо меньше (хотя они тоже не гнушались прибирать к рукам все, что понравится, – особенно алкоголь). Эдуард Кердеве ужаснулся, увидев разоренный не врагом, а французскими колониальными войсками Ле-Мениль-Амело на Уазе: «Владельцы больших ферм живут в невообразимой роскоши – хрустальные вазы, фортепиано, бильярд, огромные кровати. Все это переворошила дикая солдатня. Они выпотрошили все закрытые шкафы, кладовые и комоды, выворачивая содержимое на пол, хватая что понравится, а остальное вываливая в грязи; изрезали семейные портреты, раскидали белье по полу, а припасы – по кроватям, бильярдным столам и фортепиано. Землю усеивали осколки фарфора, кто-то [из солдат] умудрился даже испражниться на кроватях. Даже немцы, наверное, до такого не опустились бы».

Санитарные пункты не справлялись с потоком раненых. Около трети британцев, добравшихся до перевязочных пунктов, в конечном итоге умирали от гангрены. По свидетельству санитара французской армии Люсьена Лаби, одна его карета скорой помощи перевезла 406 раненых за первый месяц войны и 650 за второй. Зачастую раненых невозможно было эвакуировать днем, а с наступлением темноты отыскать их становилось затруднительно даже с помощью chien sanitaires – 150 специально натасканных для этой цели «санитарных собак». Вскоре Лаби привык делать быстрый и безжалостный выбор, оставляя безнадежных и в некоторых случаях, по его собственному признанию, прекращая их мучения выстрелом. Из медицинских средств в его распоряжении имелись только перевязочные материалы – как-то раз ему пришлось останавливать кровотечение с помощью двух галет, которые он как можно туже прикрутил к телу раненого бинтами.

На перевязочных пунктах не было света, зато грязи хватало по колено. «Какой ужас! – писал Лаби. – Сколько раненых! Все они молят подойти к ним, забрать их первыми. Ими заполнен весь подвал и верхние этажи – они в каждой комнате, на каждой кровати». Даже эвакуированные, которым повезло получить место в переполненном поезде, не особенно могли рассчитывать на облегчение страданий в тылу. Многие добирались до госпиталя лишь через четыре-пять дней. Несметное число жизней уносил столбняк. Капеллан Американского госпиталя в Нейи рассказывал, как он и его коллеги спрашивали каждого поступившего, куда именно он ранен. «Кто-то молча показывал на горло, голову, бок. Кто-то приподнимал одеяло, демонстрируя большие участки почерневшей кожи, окруженные красными пятнами. Этот удушливый запах… Сегодня утром отпустил грехи лионцу – у него обнажен мозг, половина тела парализована, однако он в сознании и достаточно ясном уме, чтобы отвечать “да” или “нет” на заданные вопросы».

Немало вполне дееспособных солдат воспользовались хаосом отступления, чтобы ускользнуть из своих частей, – одни возвращались позже, делая вид, что просто потерялись, другие отставали и сдавались в плен. Пораженческие настроения одолевали не только сэра Джона Френча с подручными: генерал Жозеф де Местр, начальник штаба 1-й армии, рассказывал впоследствии Спирсу, что в тот злополучный август он всерьез подумывал застрелиться {617}. Британский офицер описывал представшую его глазам сцену 1 сентября, во время продолжающегося отступления 5-й армии на северо-восток от Парижа: «Они выглядели словно тени в аду, искупающие этим бесконечным страшным маршем грехи мира. Понурые, в запорошенных пылью когда-то синих с красным мундирах, натыкаясь на транспорт, на брошенные телеги, друг на друга, они брели по бесконечным дорогам, и в глазах стояла пыль, застилающая раскаленные окрестности, так что различить можно было лишь попадавшиеся под ногами скинутые ранцы, распростертые тела да изредка брошенные винтовки» {618}.

Мирные жители изо всех сил пытались справиться с мелкими и крупными последствиями грозного тайфуна, прокатившегося по их селениям. Мэр городка под названием Дефришо остановил отряд солдат, в поте лица копавших могилу для лошади, заявив, что они копают слишком близко к жилым домам. Ворча, солдаты перебрались в поле {619}. Однако в целом у обеих воюющих сторон редко находилось время погребать мертвых, не говоря уже о лошадях. «Поразительно, как человек привыкает к этой кочевой жизни, – писал Эдуард Кердеве. – Спать и есть урывками и где придется, не думать ни о чем важном, потому что все равно ничего не знаешь. Мы не получали ни писем, ни газет и не могли поделиться мнением о разыгрывающейся драме. <���…> Мы только маршируем, тупые и бессловесные рабы бога войны».