Макс Хейстингс - Первая мировая война. Катастрофа 1914 года

В октябре жители варшавского многоквартирного дома донесли, что в здании собираются евреи-заговорщики, планирующие их «расчленить». Полицейское расследование показало, что на самом деле несчастные обсуждали, как перебраться через фронт на относительно безопасную немецкую территорию. Альфред Нокс писал 14 октября: «Ходят слухи, будто поймали еврея, который тащил в мешке немецкого офицера по мосту в Ивангороде. Повесили обоих» {777}. 20 евреев было убито казаками во время погрома в ноябре в занятом русскими Лемберге. В декабре были арестованы и брошены за решетку 64 варшавских еврея, якобы сговаривавшихся поднять цены путем спекуляции. Весь товар был конфискован.

Помимо евреев, которым во время войны в Восточной Европе приходилось все туже и туже, были и другие невинно притесняемые, которым доставалось не меньше. В империи Габсбургов к национальным меньшинствам относились хронически подозрительно. В укрепленном городе Перемышль австрийская армия выпустила достойный Третьего рейха эдикт, провозглашавший, что «лишь крайне суровые и безжалостные меры помогут… задавить ростки диверсионной деятельности у населения». Русинов [26]считали пособниками русских. 16 сентября на группу из 45 задержанных, которых военная полиция вела через город, набросилась толпа с криками: «Повесить предателей!» Отряд венгерского ландвера, услышав шум, схватил задержанных на Боцианштрассе и зарубил саблями всех, кроме четырех человек {778}.

Конрад, узнав об отступлении русских, исполнился самодовольства. Продвигаясь вслед за ними на польскую территорию, его авангард далеко оторвался от путей снабжения, и начался привычный габсбургский сумбур. Колонны конной артиллерии лезли вперед пехоты. Из-за противоречивых приказов и контрприказов некоторые части ходили кругами. В отличие от Франции с ее почти непрерывными линиями фронта, на бескрайних просторах востока части терялись иногда на несколько дней, а о местонахождении противника можно было разве что догадываться. Зачастую дневное довольствие не успевали подвезти уставшим войскам до наступления темноты. Штабной офицер Теодор Риттер Цейнек с негодованием отзывался о kinderkrankheiten – «болезнях роста», – аукнувшихся кавалерии серьезными потерями: кавалеристы с глупой беспечностью лихо выскакивали навстречу противнику, как делали их деды в середине XIX века {779}. Аэропланы были редкостью у обеих воюющих сторон, и недостаточная рекогносцировка вызвала с 28 по 30 августа очередную серию столкновений, которая обернулась для армий Иванова потерей сотни орудий и 20 000 пленных.

В числе пленных оказался и Иван Кузнецов. Его с товарищами (не говоря уже об офицерах) повергала в замешательство эта вынужденная беготня туда-сюда по приграничной территории {780}. В конце августа они отступили к селению, где большая группа мобилизованных гражданских рыла траншеи. На ночь войска устроились в них, а на заре получили приказ отступить еще дальше. Однако стоило им приблизиться к деревне, как прискакал полковник на коне и прокричал, что они должны вернуться в траншеи.

Начался хаос. «Солдаты разных рот и взводов перемешались между собой. Офицеры выкликали своих». Врассыпную они отошли назад к траншеям, где их тут же обошел с флангов австрийский авангард. Сотни российских солдат, кружа в беспорядке, крича и стреляя в воздух, искали свои роты – в большинстве случаев напрасно. Разорвавшийся рядом с Кузнецовым снаряд подбросил его в воздух и лишил сознания. Очнулся он в тишине – и уже в плену. К нему обращались на польском: “Dobje pane bude, dobje!” «Я не понимал, что они говорят, – писал Кузнецов, – но после выяснил. “С вами все будет в порядке, пан, все будет хорошо!”». Однако сотням его соотечественников повезло меньше. Когда Кузнецова сажали в телегу, чтобы отвезти в тыл, он видел лежащих повсюду убитых и раненых.

Конрад в австрийском стане ходил гоголем, празднуя большую победу. Однако русские подтягивали подкрепление, а пути подвоза у них теперь были гораздо короче австрийских. Еще когда армии северного фланга войск Конрада начинали наступление на российскую Польшу, части к югу от Лемберга с 26 по 28 августа уже атаковали гораздо более крупную российскую армию на реке Злота-Липа. На этот раз настал черед австрийцев терпеть такое же страшное поражение, как войскам Иванова дальше к северу. Под Хохловом товарищ Константина Шнайдера на собрании дивизионного штаба показал на облако в небе, напоминавшее, по его мнению, затылок Бисмарка. «Как будто он, создатель Тройственного союза, который всегда высказывался против войны с Россией, отвернулся от нас» {781}. 29 и 30 августа на южном участке австрийцы атаковали снова – и получили жестокий отпор. Полки Франца Иосифа наступали сомкнутым строем почти без артиллерийской поддержки, за что и расплачивались тяжелыми потерями.

Тем не менее фантазер Конрад убедил себя, что явные успехи на севере нивелируют поражение на юге. Он разработал хитроумный план: пропустить русских в южном секторе чуть дальше, затем развернуть северные армии и атаковать с фланга. Особенно взбудоражили его пришедшие как раз в этот момент вести о Танненберге: если немцам удается, то и австрийцы не должны ударить в грязь лицом. Первую неделю сентября войска обеих сторон пробирались через Галицию, теряя силы в бесконечных переходах еще до начала сражений. 3 сентября Рузский занял брошенную австрийскую крепость Лемберг, однако в последующие несколько дней получил суровую трепку в столкновениях с врагом.

Самой серьезной ошибкой Конрада было то, что он упустил из вида активное подтягивание подкрепления российских войск на севере, пока он готовил на юге свой грандиозный наполеоновский удар. К 1 сентября против 20 австрийских дивизий выступало около 35 российских. Они неумолимо напирали на позиции Конрада к югу от Люблина и даже смогли отрядить излишки нанести удар по корпусу немецких резервистов, развернутых к востоку от Вислы и прикрывающих территорию кайзера. Резервисты в беспорядке бежали за реку, потеряв 8000 человек, – надо отметить, что русские за первые два года войны взяли в плен больше немцев, чем британские и французские войска вместе взятые. И хотя позор поражения под Таннебергом, а вскоре и на Мазурах сильно давил на российскую армию, на польских землях в сентябре удача оказалась на ее стороне.

В нескольких километрах за линией фронта, в Люблине, бурлило ликование. Люди толпились у собора, разглядывая трофейные австрийские орудия, щитки которых с гравировкой «Ultima Ratio Regis» («Последний довод короля») на одном и «Pro Gloria Patriae» («Во славу Отечества») на втором были изрешечены пулями. Молодой российский артиллерист гордо показывал, как стреляют из пушек: командовал сам себе, заряжал воображаемые снаряды, щелкал замком и кричал: «Пли!» Над мостовыми клубилась пыль, поднятая тысячами солдатских сапог. На вокзале солдаты спали вповалку, обняв винтовки и натянув фуражки на уши. «И в два, и в три часа ночи, – писал очевидец, – все еще не может успокоиться тревожно-радостный после побед, захлебнувшийся людьми городок» {782}. Он видел, как вели по городу толпу пленных австрийцев, повесивших головы, не смотревших по сторонам, не желавших встречаться взглядом с жителями.