Георгий Суданов - 1812. Всё было не так!

При этом из переписки графа Ростопчина за 1812 год хорошо видно, что в августе месяце он об этом своем намерении не сообщил ни М.И. Кутузову, ни М.Б. Барклаю де Толли, которых, казалось бы, следовало известить в первую очередь. В чем же дело?

Е. Гречена в своей книге «Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах» отвечает на этот вопрос так:

«В этом видится хорошо продуманный план. Скорее всего, задумав уничтожение Москвы, граф Ростопчин решил не брать на себя одного ответственность за столь беспрецедентное действие. Поэтому-то он в вышеприведенных письмах и представлял все как проявление стихийно возникшей решимости местных жителей: в случае негативной реакции он всегда мог бы прикрыться «мнением народа». Но вот чьей реакции? Наверное, только высокопоставленных людей, на которых он мог всецело полагаться. Понятное дело, ни Барклай, ни Кутузов к таким людям не относились (с тем же Кутузовым граф Ростопчин вообще едва ли был тогда знаком)…

Другое дело – князь Багратион. С ним граф Ростопчин был близок еще с павловских времен, и в 1812 году они явно могли считаться единомышленниками».

1 (13) сентября 1812 года, в канун сдачи Москвы, граф Ростопчин увидел генерала А.П. Ермолова и, отведя его в сторону, сказал:

– Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите ее пылающею!

В другом варианте слова Ростопчина звучат как выражение его личной решимости сжечь Москву. Денис Давыдов в своих «Военных записках» пишет:

«Граф Ростопчин, встретивший Кутузова на Поклонной горе, увидав возвращающегося с рекогносцировки Ермолова, сказал ему: «Алексей Петрович, зачем усиливаетесь вы убеждать князя защищать Москву, в которой уже все вывезено; лишь только вы ее оставите, она, по моему распоряжению, запылает позади вас».

Подобные «показания» А. П.Ермолова и Д.В. Давыдова единодушно свидетельствуют о том, что 1 (13) сентября на Поклонной горе граф Ростопчин высказывался в пользу сожжения Москвы. Более того, можно утверждать, что его слова были для него, как выражается А.Г. Тартаковский, «последним шансом прощупать настроения в армии относительно задуманной им акции».

Адресовать же подобные слова непосредственно М.И. Кутузову граф Ростопчин просто не решился.

Французские источники в один голос указывают на Ф.В. Ростопчина как на одного из главных виновников пожара. При этом граф не только говорил о возможном сожжении Москвы, он еще и предпринимал самые активные действия для подготовки к осуществлению этого замысла. Прежде всего он приказал эвакуировать из города все «огнегасительные снаряды», дабы лишить Москву средств защиты от огня.

Имеются данные о том, что именно Ростопчин приказал обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину вывезти из Москвы «все 64 пожарные трубы с их принадлежностями» , то есть с крючьями, ведрами и т. д. И это была не просто эвакуация казенного имущества. Дело в том, что для вывоза пожарных труб потребовался не один десяток подвод, но при этом из-за их «нехватки» в городе были оставлены гораздо более важные вещи: архивы, большие суммы денег, оружие, боеприпасы. Наконец, были брошены на произвол судьбы тысячи русских раненых, о судьбе которых будет рассказано чуть ниже.

Кроме того, граф Ростопчин приказал выпустить из тюрьмы преступников, чтобы они «подожгли город в двадцать четыре часа» по вступлении в него наполеоновских войск. Об этом имеется немало свидетельств очевидцев. Например, москвичка А.Г. Хомутова потом вспоминала, что тогда «никто не сомневался, что пожар был произведен по распоряжению графа Ростопчина: он приказал раздать факелы выпущенным колодникам, а его доверенные люди побуждали их к поджогу».

Наступление французов. Бегство местного населения

Доверенные люди – это были полицейские чиновники, которые получили приказ переодеться и тайно остаться в Москве, «чтобы распоряжаться зажигателями и дать им сигнал к запалению».

Не правда ли, серьезные обвинения?

В своих вышедших в свет на французском языке «Воспоминаниях» Наталья Нарышкина, дочь графа Ростопчина, потом написала:

«В 10 часов вечера, когда часть неприятельской армии заняла несколько кварталов города, в одно мгновение склады с припасами, нагруженные хлебом барки на реке, лавки со всевозможными товарами <���…> – вся эта масса богатств стала добычей пламени, ветер распространил пожар, а так как отсутствовали насосы и пожарники, чтобы остановить огонь, жертва, вдохновленная велением момента, совершилась, и желание моего отца исполнилось».

Известно также, что утром 2 (14) сентября граф Ростопчин сказал своему 18-летнему сыну Сергею:

– Посмотри хорошо на этот город, ты видишь его в последний раз, еще несколько часов, и Москвы больше не будет – только пепел и прах.

В тот же день граф Ростопчин написал своей жене Екатерине Петровне:

«Когда ты получишь это письмо, Москва будет превращена в пепел <���…> Если мы не сожжем город, мы разграбим его. Наполеон сделает это впоследствии – триумф, который я не хочу ему предоставлять».

По мнению историка А.Г. Тартаковского, «одного этого письма было бы достаточно, чтобы считать решающую роль Ростопчина в сожжении Москвы окончательно доказанной».

Британский генерал Роберт Вильсон рассказывает:

«С наступлением темноты в нескольких кварталах вспыхнули пожары. Почти одновременно запылали десять тысяч лавок на рынке, казенные магазины фуража, вина (тринадцать миллионов кварт), водки, воинских припасов и пороха.

Никаких средств тушения не нашлось – ни пожарных экипажей, ни даже ведер для воды. По приказу Ростопчина все было уничтожено или увезено».

С.И. Львов. Русские поджигатели

А вот продолжение его рассказа:

«Пожар Москвы с пожирающей яростью объял весь город, превратив его в сплошной океан огня. Все дворянские дома, все торговые склады, все общественные здания, все лавки, все, что только могло гореть, пылало, словно околдованное каким-то заклятием <���…>

Двести-триста русских, заподозренных в поджогах, были казнены, но пожары продолжались с неослабевающей силой.

16-го от жара и летящих головешек стало невозможно находиться в Кремле, хотя он и не горел. Наполеону пришлось перенести свою главную квартиру в Петровский замок на Петербургской дороге. Он возвратился только 20-го, когда сильный дождь погасил пламя, сохранив всего лишь десятую часть города и те запасы продовольствия, кои сберегались в подвалах уцелевших домов. Впрочем, оные могли составить для неприятеля лишь весьма скудную помощь».