Георгий Суданов - 1812. Всё было не так!

На вопрос о том, кто все это организовал, Роберт Вильсон отвечает так:

«В то время было удобно хранить молчание и приписывать самому неприятелю ужасное сие деяние, дабы возбудить противу него гнев народа; но, с другой стороны, не менее авантажной представлялась и собственная роль в глазах всего света, как героических патриотов.

Губернатор Ростопчин оказался в щекотливом положении. Он не мог ни отрицать сего дела, ни признаться в нем. Предыдущие заявления его о таковом намерении <���…> увоз или уничтожение всех пожарных машин и средств, освобождение нескольких сотен преступников и составление из них шаек под руководством начальников – все это создает впечатление, что Ростопчин был зачинщиком и соучастником сего деяния».

На самом деле граф Ростопчин хотел сжечь Москву еще до вступления в нее французов – с тем чтобы такими крайними мерами ускорить развязку войны. Но, как ни странно, помешал Ростопчину в его планах… М.И. Кутузов.

Как мы уже знаем, он лишь 1 (13) сентября окончательно решил оставить Москву. Решившись же на это, он задумал оторваться от численно превосходившей его наполеоновской армии. А для этого ему нужно было, как пишет А.Г. Тартаковский, «не просто продолжать отступление, а отступать именно к Москве и через Москву, ибо лишь вступление сюда Великой армии вызвало бы задержку в ее наступательном порыве».

Мы же помним слова главнокомандующего: «Пусть идет на Москву»? Теперь смысл этих слов Кутузова о Наполеоне становится совершенно очевидным.

А сразу же после военного совета в Филях Михаил Илларионович сказал своему ординарцу А.Б. Голицыну:

– Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на Провидение, ибо она спасет армию. Наполеон подобен быстрому потоку, который мы сейчас не можем остановить. Москва – это губка, которая всосет его в себя.

Исходя из этого, становится ясно, что первоначальный замысел Ф.В. Ростопчина решительно противоречил планам М.И. Кутузова.

Е.Н. Понасенков в своей книге «Правда о войне 1812 года» четко объясняет, к чему могли привести замыслы графа Ростопчина:

«Наполеон, не задержавшись в сгоревшей столице, мог продолжить преследование русской армии или пойти на Петербург (такие планы у императора действительно были), в случае чего очередная отставка ему [Кутузову. – Авт .] была гарантирована. Поэтому-то Кутузов до последнего момента создавал видимость готовящейся обороны Москвы, о чем сообщал губернатору, которого на совет в деревни Фили просто не пригласили, а о сдаче столицы сообщили только в последние часы».

Многие историки уверены, что М.И. Кутузов даже не догадывался о замысле графа Ростопчина. На самом же деле это не так – слухи просачивались к жителям Москвы, а от них – в армию. Например, еще в середине августа 1812 года Д.М. Волконский отмечал в своем дневнике:

«Из Москвы множество выезжает, и все в страхе, что все домы будут жечь».

Кроме того, сохранились сведения, что князь Багратион охотно читал в штабных компаниях письма Ростопчина, в которых содержались намеки на его желание предать Москву огню. Как пишет А.Г. Тартаковский, «невозможно допустить, чтобы столь тревожные и грозные сведения не были доведены до Кутузова, да и сам Багратион не мог не сообщить их главнокомандующему».

Соответственно Михаил Илларионович сделал все, чтобы усыпить бдительность графа Ростопчина, каждый раз заверяя его, что непременно даст у Москвы новое сражение Наполеону.

Лишь к вечеру 1 (13) сентября Федор Васильевич понял, что Кутузов обманул его.

Тогда же он написал своей жене:

«Ты видишь, мой друг, что моя мысль поджечь город до вступления в него злодея была полезна. Но Кутузов обманул меня, а когда он расположился перед своим отступлением от Москвы в шести верстах от нее, было уже поздно».

В самом деле, М.И. Кутузов банально обманул Ф.В. Ростопчина, и тот, как утверждает генерал Роберт Вильсон, «никогда не простил Кутузову, «поклявшемуся своими сединами», обмана, каковой вынудил его к тайным приуготовлениям, словно бы он совершал некое зло против своей страны и своих соотечественников. В то время как исполнение данного обещания позволило бы ему восприять ответственное руководство и гражданским подвигом приумножить славу отечества».

На самом деле вся «хитрость» Кутузова была направлена лишь на то, чтобы прикрыть свое неумение военного. А в результате из-за этого, как отмечает Е.Н. Понасенков, «столичные власти не успели эвакуировать ни арсенала, ни государственных реликвий, ни раненых под Бородином: несколько тысяч русских солдат заживо сгорели в московском пожаре».

Иоганн-Фридрих Клар. Пылающая Москва

Генерал А.П. Ермолов с горечью потом писал о тех событиях:

«Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля».

По свидетельству И.А. Тутолмина, служившего главным смотрителем Воспитательного дома и оставшегося в Москве, пожары начались 2 (14) сентября вечером, через несколько часов после вступления конницы маршала Мюрата в город, а уже на следующий день он написал императрице:

«Был самый жесточайший пожар; весь город был объят пламенем, горели храмы Божии, превращались в пепел великолепные здания и домы; отцы и матери кидались в пламя, чтобы спасти погибающих детей, и делались жертвою их нежности. Жалостные вопли их заглушались только шумом ужаснейшего ветра и обрушением стен. Все было жертвою огня. Мосты и суда на реке были в огне и сгорели до самой воды <���…> Пламя разливалось реками повсюду <���…> и ночь не различалась светом со днем. В Воспитательном доме воспитанники с вениками и шайками расставлены были по дворам, куда, как дождь, сыпались искры, которые они гасили. Неоднократно загорались в доме рамы оконничные и косяки».

Наполеон в возмущении кричал, глядя на горящую Москву:

– Какая решимость! Варвары! Какое страшное зрелище!

Безусловно, Москву подожгли не французы. Более того, по приказу Наполеона, когда пожар стал угрожать Кремлю, где расположился император, его солдаты несколько дней подряд боролись с бушевавшим огнем. И, надо признать, маршалу Мортье, назначенному московским генерал-губернатором, и его людям удалось спасти от уничтожения несколько кварталов. В частности, они смогли потушить огонь на Красной площади. Но положение продолжало ухудшаться, и дышать становилось все труднее и труднее от гари и дыма.

В.В. Верещагин. Наполеон с кремлевской стены смотрит на пожар города