Анатолий Голицын - Новая ложь взамен старой

На протяжении 1960 и большей части 1961 года мнения колебались между скептиками и верующими в эзотерические доказательства. Затем, на XXII съезде КПСС, состоявшемся в октябре 1961 года, Хрущев выступил с публичной критикой руководства албанской компартии, а Чжоу Энь-лай, руководитель китайской делегации, отказался от участия в съезде. Советско-албанский диалог перестал быть эзотерическим и стал публичным. По мере развития публичной полемики между советскими и албанскими и китайскими лидерами на Западе стали появляться ретроспективные рассказы о спорах, которые якобы происходили за закрытыми дверями на съезде Румынской коммунистической партии, состоявшемся в Бухаресте в июне 1960 года, и совещании 81 коммунистической и рабочей партии, состоявшемся в Москве в ноябре 1960 года. Наиболее заметными из этих разоблачений стали статьи Эдварда Крэнкшоу в лондонской Observer за 12 и 19 февраля 1961 года и 6 и 20 мая 1962 года. За ними последовала публикация официальных документов и заявлений в прессе итальянской, французской, бельгийской, польской и албанской коммунистических партий. Эти материалы подтвердили и дополнили содержание статей Крэнкшоу. 35 35 См. также William E. Griffith, «The November 1960 Moscow Meeting: A Preliminary Reconstruction,» China Quarterly, no. 11 (июль-сентябрь 1962 года).

К концу 1962 года сочетание эзотерических свидетельств, публичной полемики между коммунистическими лидерами и в основном ретроспективных свидетельств фракционности на международных коммунистических собраниях оказалось непреодолимым; признание существования подлинного раскола в коммунистическом мире стало почти всеобщим. Эзотерические и неофициальные свидетельства из коммунистических источников доказали свою надежность и точность. Была подтверждена неизменная обоснованность основных положений старой методологии, а ее практики были оправданы. Почва ушла из-под ног скептиков. Некоторые изменили свое мнение. Те, кто сохранил свои сомнения, не имели веских доказательств, которыми можно было бы их подкрепить, и им оставалось только молчать. Изучение раскола набирало обороты, создавая по пути различные личные обязательства и корыстные интересы в обоснованности анализа, который демонстрировал ускоряющийся распад коммунистического монолита. У новых студентов, приходящих в эту область, не было ни стимулов, ни оснований для оспаривания принятой ортодоксии или для пересмотра основных положений методологии или достоверности доказательств, на которых они были основаны.

Развитие расколов в коммунистическом мире привлекает западное сознание во многих отношениях. Оно питает тягу к сенсационности; оно порождает надежды на коммерческую выгоду; оно будит воспоминания о прошлых ересях и расколах в коммунистическом движении; оно показывает, что фракционность является элементом как коммунистической, так и западной политики; она поддерживает утешительную иллюзию, что, предоставленный сам себе, коммунистический мир распадется и коммунистическая угроза остальному миру исчезнет; и она подтверждает мнения тех, кто на интеллектуальных основаниях отвергает притязания коммунистической догмы на то, чтобы служить уникальным, универсальным и непогрешимым руководством для понимания истории и проведения политики. Неудивительно поэтому, что свидетельства официальных коммунистических источников, которые противоречат образу разобщенности и беспорядка в коммунистическом мире и которые указывают или могут быть истолкованы как указывающие на продолжающееся сотрудничество между Советским Союзом, Китаем, Румынией и Югославией и продолжающуюся координацию в осуществлении долгосрочной политики блока, были отброшены или проигнорированы. В центре внимания почти всегда оказываются свидетельства разногласий. Эти доказательства были настолько захватывающими, а западное понимание мотивов и методов коммунистической дезинформации настолько недостаточным, что все меньше и меньше внимания уделялось коммунистическому происхождению доказательств. Практически все они были предоставлены Западу коммунистическими правительствами и партиями через их прессу и спецслужбы. Не принимая это во внимание, западные наблюдатели все глубже и глубже попадали в расставленную для них ловушку.

Нынешняя ситуация напоминает период НЭПа с одним важным отличием: в 1920-е годы ошибки Запада относились только к Советской России, а сегодня ошибки относятся ко всему коммунистическому миру. Там, где Запад должен видеть единство и стратегическую координацию в коммунистическом мире, он видит только разнообразие и дезинтеграцию; там, где он должен видеть возрождение идеологии, стабилизацию коммунистических режимов и усиление партийного контроля, он видит смерть идеологии и эволюцию к демократической системе или сближение с ней; там, где он должен видеть новые маневры коммунистов, он видит умеренность в коммунистической политике. Готовность коммунистов к подписанию соглашений с Западом по тактическим соображениям на обманчивой основе неверно истолковывается как утверждение национальных интересов великой державы над преследованием долгосрочных идеологических целей.

Еще две тенденции усугубили ряд ошибок Запада: тенденция применять клише и стереотипы, полученные при изучении обычных национальных режимов, к изучению коммунистических стран, упуская или недооценивая идеологический фактор в их внутренних системах и отношениях друг с другом; и тенденция выдавать желаемое за действительное.

Обе тенденции способствуют некритическому принятию Западом того, что коммунистические источники, официальные и неофициальные, говорят, в частности, о китайско-советском споре. Большая часть западной литературы на эту тему объединяет исторические свидетельства о соперничестве между двумя странами, когда ими управляли цари и императоры, с противоречиями между ними в 1920-1960-е годы – и все это в попытке обосновать подлинность нынешнего спора без какой- либо серьезной попытки изучить различные факторы, действовавшие в разные периоды. Внимание Запада всегда сосредоточено на расколе, а не на свидетельствах из тех же коммунистических источников, пусть и скудных, о продолжающемся китайско-советском сотрудничестве. Западные аналитики, как в правительстве, так и вне его, похоже, больше озабочены спекуляциями на тему будущих отношений между коммунистическим и некоммунистическим миром, чем критическим изучением фактов, на которых основывается их толкование событий.

Национализм был важной силой в коммунистических партиях во время последних лет жизни Сталина и в период кризиса после его смерти. От него пострадали различные партии, особенно в Югославии, Польше, Венгрии и Грузии. Важно понимать, однако, что националистическое несогласие в партиях того времени было реакцией на сталинские отступления от ленинских принципов интернационализма. После осуждения сталинской практики и внесения необходимых корректив в ведение коммунистических дел, начиная с 1956-57 годов, особенно в отношениях между КПСС и другими коммунистическими партиями, основа для националистического несогласия в этих других партиях постепенно исчезла. С этого момента националистические чувства в соответствующих группах населения стали фактором, с которым коммунистические режимы могли бороться с помощью согласованного разнообразия тактик и расчетливого проецирования ложного образа национальной независимости коммунистических партий. Как бы то ни было, с 1957-60 годов режимы в Китае, Румынии, Югославии и дубчекской Чехословакии не были мотивированы различными видами национального коммунизма; их действия последовательно диктовались ленинской идеологией и тактикой, направленной на преследование долгосрочных интересов и целей коммунистического блока в целом, которым подчинены национальные интересы народов коммунистического мира.