Вадим Гринёв - МГБ

– Капитан, там, на Западной Украине, идёт настоящая война. Мы воюем с бандеровцами. Их там, в лесах, целые армии! – рассказывал майор – дежурный комендатуры Днепропетровского вокзала, – Мне брат прислал с попутчиком письмо. Горячо там у них. Будьте осторожны!

Во Львове меня охватило чувство одиночества, когда серым и мглистым утром я вышел на привокзальную площадь. Мало света, камень и сырость после солнечного Запорожья удручающе действовали на меня. Никто в этом городе меня не ждал – ни мои преданные однополчане, ни родные. Как скоро мне удастся свидится с ними? Я сдал чемодан в камеру хранения и вышел на привокзальную площадь. Несколько человек строительных рабочих возводили леса вдоль разрушенных стен вокзальных строений. По пустынной площади прохаживался военный патруль. Я сел в аккуратный сине – желтый трамвайчик. После больших, с облупившейся краской, тяжелых запорожских трамваев, этот мне показался детской игрушкой. По привычке «немецкого офицера», я сел в первое отделение вагона и сразу же почувствовал перемены. Салон вагона уже не был разделён цепочкой на два отделения. Во время оккупации Лемберга в первом отделении трамвая разрешалось ездить только немцам и их гражданским друзьям. Даже, если спереди было пусто, а во второе отделение было невозможно влезть, жители города не могли воспользоваться первым отделением. Иногда под страхом смерти, некоторым смельчакам удавалось проехать одну – две остановки, но это было риском, на который шли ненормальные. Обычно, на передней площадке ехало всего несколько немцев, тогда как в задней части трамвая, люди стояли плотной сбившейся массой. Из-за этого трамвайчики проседали на задние колёса и ездили с «задранным» вверх носом.

Первый номер трамвая шел от вокзала в центр города. Оба вагона были битком набиты разной публикой. С трудом забирались внутрь сельские женщины, нагруженные за спиной огромным полотняным узлом, с завязанными вокруг шеи концами материи. Этих женщин в шутку окрестили «парашютистками». Это был, действительно, продовольственный десант, благодаря которому в послевоенном Львове были относительно дёшевы и картошка, и капуста, и даже фрукты. В салоне я затесался между двумя интеллигентами в тёмно – зелёных шляпах. Мне надо было попасть на улицу Пелчинскую, где находилось управление госбезопасности. Круто повернув, трамвайчик выехал к величественному католическому костёлу Святой Елизаветы. Три шпиля костёла, как три мощных луча, расширяющихся книзу из благих и далеких небес, возвышались над привокзальной площадью. Ниже по улице Городокской виден был купол греко – католического собора святого Юра. Австрийцы построили «Святую Эльжбету» намного позже святого Юра, перед самой Первой мировой войной, с целью укрепления католического духа в Галиции. Они не пожалели денег и пренебрегли древними обычаями, по которым храмы строились в тихих местах, на зеленых холмах, как собор святого Юра. Когда строили святую Эльжбету, площадь уже была сильно застроена, и движение через неё с вокзала и на вокзал было очень интенсивным. Этот храм был построен тут явно ни к месту. Тем не менее, это была одна из многих львовских исторических достопримечательностей, и даже в это мглистое утро портал собора был украшен живыми цветами. Миновав костел, трамвай свернул на улицу Льва Сапеги – известного польского государственного и военного деятеля 16 века. Польское название этой, одной из центральных улиц города, не воспринималось военно-историческими амбициями немецкой администрации, и улицу переименовали на Фюрстенштрассе. Советская власть также внесла свою поправку, и улица стала называться именем Сталина.

Возле Политехнического института я вышел из тесного трамвая и решил немного пройтись. Я миновал трехэтажное мрачное здание бывшей тюрьмы гестапо на ул. Лонского. Его серые фасадные стены были отделаны декоративным рустом, – с выпуклыми прямоугольниками, отделенными глубокими разрезами, по которым ловкий скалолаз мог бы подняться до самой крыши. В период немецкой оккупации города, мне однажды пришлось побывать в этой тюрьме. По рекомендации Бизанца, с которым я был в хороших приятельских и служебных отношениях, я попытался, якобы с целью подбора агентуры, проникнуть в камеры к некоторым заключённым. Меня интересовали советские военнопленные. Как только о моем появлении в тюрьме стало известно шефу львовского гестапо, генералу Генриху Мюллеру, он тут же запретил мне посещать эту тюрьму. «Тюрьма – это детище и предмет особой заботы именно гестапо. Абверу – нечего в ней делать», – так заявил нам генерал. С тыльной стороны, которая выходила на монастырь святого Лазаря, тюрьма имела просторный дворик, отгороженный от улицы трёхметровым каменным забором. Во дворе, над тюремной крышей возвышалась металлическая конструкция, собранная из уголков, образующих опорные фермы, и четырех труб, проходящих внутри ферм. На самой верхней площадке конструкции была установлена ёмкость. Бизанц говорил мне, что это сооружение было построено по замыслу и приказу Мюллера. С помощью капли воды, падающей на темя заключенного с высоты пятнадцати метров, сотрудники гестапо добивались нужных признаний. Фашистский рейх славился подобными изобретениями.

Миновав тюрьму, я вышел на хорошо знакомый мне перекресток шести улиц. Воспоминания, связанные с одной авантюрой на улице Кадетской, дали мне повод потешить собственное самолюбие «молодца – чекиста». Тогда мне казалось, что сам Сталин мог бы гордиться мною. С тех пор прошел только год, а как всё переменилось во мне! Тогда чувство опасности требовало концентрации всей моей внутренней энергии, на какую только были способны моё тело и мозг. Чувство опасности и жажда действий гальванизировали меня. Сейчас я стоял усталый, в одной минуте ходьбы от здания, где раньше размещалось управление гестапо.и заставлял себя действовать. Тогда, на этом перекрестке, проезжая в машине с молодой женой престарелого Мюллера, я развлекал её легкомысленными шуточками, одновременно обдумывая все детали предстоящих опасных действий. Три года нелегальной работы сделали из меня подобие авантюриста, не представлявшего себе жизни без побед, связанных с ловким обманом вышколенной охраны. Проникнуть в частный дом шефа гестапо, который нутром чувствовал опасного зверя, удавалось, я уверен, не каждому охотнику. Его дом находился на тихой боковой улочке, отходившей от улицы Кадетской, в верхней её части, в сторону заброшенного холмистого парка. Идеальное место для спокойного отдыха в старинном двухэтажном особняке под островерхой крышей. Этот особняк напоминал древний замок немецкого феодала. По правде говоря, попасть в резиденцию генерала для меня не составило особого труда. Дело в том, что на одном из вечеров я был представлен его супруге Эльзе моим приятелем Бизанцем. Эльзе было под тридцать, и она была симпатичной и аппетитной женщиной, довольно стройной при её надвигавшейся полноте. Эльза работала в канцелярии своего мужа. Она скучала. Бизанц, познакомив меня с ней, оказал ей светскую услугу. Мне тогда было чуть за тридцать. А, возможно, это был такая попытка со стороны Бизанца взять меня под контроль. Бизанц возлагал большие надежды на агентов, которых я, как командир абверкоманды, готовил из узников трудовых лагерей, во множестве сооруженных не только в небольших местечках вокруг города, но и в самом Львове.