Виктор Баранец - Честь мундира. Записки полковника

– Браво! Браво! Бра!.. – закричал розовощекий полковник на дальнем краю стола и тут же осекся, увидев, что начальник управления генерал-майор Иванов мельком подал ему кулаком грозный знак.

– Товарищи офицеры! – снова басисто обратился к участникам праздничного пира Городецкий. – Позвольте я еще вам спою…

– Давай, Гриша, давай, – одобрительным тоном произнес маршал Михалкин. – Нашу, фронтовую! Ты запевай, а мы поддержим.

– Есть, товарищ маршал артиллерии, – игриво ответил Городецкий с улыбкой и, выждав паузу, вдохновенно запел, дирижируя себе в такт большим генеральским кулаком:

Тут генералы и полковники-фронтовики повставали со своих мест, подошли к Городецкому и вместе с ним дружно грянули:

Пока они пели, в сторону «президиума» застолья, где заседали высшие чины Минобороны и Генштаба, не по возрасту шустро семенил «колбасный генерал». Получив там какие-то инструкции, он пригласил меня в коридор и, оглядываясь по сторонам, шепотом передал приказ заместителя начальника Генштаба – лично спровадить «перебравшего» генерала-артиллериста домой: «Машина уже вас ждет у второго подъезда».

Боясь, что Городецкого может обидеть это досрочное «выдворение», я еле отважился сказать ему, что машина для него уже подана. Он смиренно принял мое сообщение, – тем более что других военачальников-ветеранов уже тоже начали развозить по домам в сопровождении специально назначенных действующих офицеров.

Городецкий сказал всем на прощание положенные в таких случаях слова (обнялся с маршалом Михалкиным) и довольно уверенно двинулся к выходу. Я шел рядом с ним, держа в одной руке большой букет подаренных ему цветов, а в другой – картонный пакет с подарком от министра обороны. Григорий Иванович негромко напевал:

Когда мы вышли из здания, водитель новенького, сверкающего лаком черного «Мерседеса» со слащавой услужливостью хорошо натренированного лакея открыл перед генералом заднюю дверь машины. Городецкий как-то подозрительно осмотрел иномарку и вдруг громко объявил:

– Спасибо, но я и пешком домой дойду… Я на ворованной иномарке не езжу!

После этих слов на лице водителя германского «мерса» появилось такое выражение, словно ему в суде объявили суровый приговор за хищения в особо крупных размерах.

Я, конечно, сразу догадался, почему генерал сказал о «ворованной иномарке», – в то время еще не застыли в Москве разговоры о «Мерседесе» S-500, который при весьма мутных обстоятельствах достался министру обороны России Павлу Грачеву в качестве подарка от благодарного командования выведенной из Германии Западной группы войск (после чего к министру и прилипло прозвище «Паша-мерседес»).

Молча мы вышли на Знаменку. На перекрестке Городецкий остановился у пешеходного перехода и, выждав разрыв в потоке машин, двинулся на другую сторону дороги, – к углу старого здания Минобороны. Я неотступно следовал за ним, как верный оруженосец. На узком тротуаре у старинного здания мы повернули направо. Тут вдруг генерал остановился, принял стойку «смирно» и отдал честь бронзовому бюсту маршала Жукова, пристроенному к стене. Затем Городецкий повернулся ко мне, взял из моих рук букет цветов и стал прилаживать его на железную полочку под бюстом. Букет был большим и тяжелым, и никак не помещался на полке. Я помог генералу привязать его к бронзовому завитку у груди маршала. Григорий Иванович еще раз бросил ладонь к белому виску, тяжело вздохнул и негромко сказал:

– Эх, Георгий Константинович, Георгий Константинович… Знали бы вы…

Он что-то еще пробубнил еле слышно, но среди угрюмых слов его я разобрал лишь «твою мать»…

По тому же узкому тротуару у стен старинного здания с лепниной мы двинулись в сторону бульвара и прошли мимо памятника Гоголю. Мой генерал жил на Сивцевом Вражке. Он пригласил меня к себе домой.

В его квартире, пахнувшей лекарствами и старой кожаной мебелью, царил холостяцкий бардак, – жена генерала лежала в госпитале. Мы сели на кухне. Стрелки старых напольных часов, стоявших в коридоре, подкрадывались к двенадцати. Я попросил у Городецкого разрешения позвонить домой, – чтобы жена не волновалась. А заодно сообщил ей номер телефона хозяина квартиры.

Григорий Иванович достал из холодильника бутылку «Распутина» и поставил ее передо мной. Пока я наливал водку в рюмки, на столе рядом с хлебницей появилась початая трехлитровая банка с солеными помидорами, а следом за ней – блюдце с желтыми полосками тонко нарезанного и присохшего уже сыра. Один край у них был загнут, из-за чего они были похожи на крохотные лыжи.

– Ты пей, пей, – сказал мне Городецкий, – я все равно с тобой чокаться не буду.

Эти его слова были похожи на чеку, вырванную из гранаты, застрявшую во мне, – я еле сдерживал себя, чтобы не взорваться. Лютое возмущение этим генеральским унижением бурлило в душе. Я сидел, сцепив зубы и не поднимая глаз на генерала. Я не понимал смысла его оскорбительных для меня слов и действий. Хотелось встать и уйти, не прощаясь. Но я приказал себе терпеть. Такой был день.

Обида моя таяла по мере того, как Городецкий азартно рассказывал про войну и про свой 1890-й отдельный самоходный артиллерийский полк. Генерал принес на кухню огромную схему захвата его армией плацдарма на Днепре, повесил ее на ручку холодильника и стал читать мне лекцию, то и дело постукивая большой вилкой по стрелам и номерам дивизий.

Где-то за полночь, когда наши пехотные батальоны уже вырезали фрицев на том берегу Днепра, я заснул и был разбужен негодующим криком:

– Встать! Умыться!!!

После второй бутылки выяснилось, что генерал был ранен в городе, где я родился.

– Если бы я знал, каких засранцев освобождаю, я бы твой город не брал! – сказал он. – Вот смотри, во что ты мне обошелся.

Он задрал белую майку и повернулся ко мне боком. Его бок напоминал хорошо засохшее копченое мясо.

Опустив майку, он посмотрел на меня так, будто это я в 1943-м нанес ему рану. Этот его выжигающий взгляд нельзя было выдержать. Я опустил глаза и стал лопотать что-то благодарное пьяненьким языком. Он налил водку в рюмки и мы снова выпили. И снова, – не чокаясь. И снова закурили.

– Я в 93-м ездил в твое Барвенково, на день освобождения города, – хмурым и ностальгическим тоном говорил Городецкий, – прошелся по Киевской улице… Когда мы ее брали, она называлась улицей Кагановича… Там в самом конце ее, с донецкой стороны, есть элеватор… На нем наш артиллерийский разведчик сидел… А уже в самом городе, там где станция и церковь рядом, – там меня тогда осколком немецкого снаряда и резануло…