Юрий Пушкин - ГРУ в Германии. Деятельность советской военной разведки до и во время объединения Германии

В двух словах, Чернов после инцидента не был в виде наказания отправлен домой, но с того момента он играл только лишь роль «козла отпущения». Как в каждом советском учреждении сотрудники разведки делились на три категории: «хорошие», «плохие» или «козлы отпущения» и «болото». На каждом собрании «хороших» хвалили перед «болотом», а «плохих» ругали. Превращение в «козла отпущения» было вдвойне тяжело для Чернова, так как он относился к лучшим сотрудникам и должен был теперь по распоряжению руководства разведуправления еще и передать своих агентов другим оперативникам. Я могу себе представить, насколько невыносимой была для Чернова роль «козла отпущения». Если, например, четыре офицера опаздывали к началу работы, и среди них был Чернов, то только Чернова публично позорили. Это распространялось на все мелочи повседневной жизни в разведпункте, которые на первый взгляд не имели значение, но в действительности могли глубоко ранить. Существование Чернова было и потому тяжелым, что ему приходилось безмолвно сносить направленные против него издевательства, так как на нем уже стояло клеймо «плохого», и потому руководство разведпункта могло безнаказанно делать с ним все, что пожелало бы.

Так как отношения Чернова с немкой стали известными всюду, управление особых отделов КГБ, которые были в каждом военном округе, также показало свой интерес к инциденту. Я сразу хотел бы подчеркнуть, что особый отдел не имел ничего общего с группой связи КГБ, потому что они подчинялись разным управлениям и решали совершенно разные задачи. Основная задача особых отделов формулировалась тогда так; «обеспечение безопасности советских военнослужащих за рубежом». Но так как тогдашнее положение было таково, что нужно было обеспечивать безопасность не советских военнослужащих, а безопасность от советских военнослужащих, сотрудникам особых отделов не оставалось ничего другого, как копаться в «грязном белье» советских военных и прислушиваться к любой сплетне.

Так как разведорганы ГРУ теоретически рассматривались как части структуры Вооруженных сил СССР, компетенция особого отдела распространялась также и на магдебургский разведпункт ГРУ. Но этот факт отнюдь не воспринимался руководством ГРУ.

Так прежний шеф разведпункта, полковник Пелинский, предпринимал все возможное, чтобы предотвратить доступ сотрудников особого отдела в здание разведпункта ГРУ. С назначением полковника Жердева начальником разведпункта все коренным образом изменилось. Так как Жердев опасался осложнений всякого рода, он предпочитал не сопротивляться сотрудникам особого отдела, что способствовало тому, что последние получили неограниченный доступ в разведпункт. Эта ситуация привела к тому, что сотрудники особого отдела попытались заняться вербовкой офицеров внутри разведпункта. Почти все оперативные и не оперативные офицеры без исключения стали объектом вербовочных попыток со стороны сотрудников особого отдела. И так как Жердев как начальник разведпункта ничего не предпринимал против действий особого отдела, оперативные офицеры разведпункта были вынуждены проводить на свой страх и риск контрмеры, причем им благодаря использованию личных отношений удалось оказать давление на руководство особого отдела, чего было достаточно, чтобы их оставили в покое на довольно долгое время.

На меня, как на самого молодого офицера ГРУ в разведпункте, особенно сильно давил некий майор Овчинников, который был известен своим упорством при попытках вербовки. Не имея в руках ничего против меня, Овчинников во время своих многочисленных вербовочных попыток пытался побудить меня сообщать ему сведения о сотрудниках разведпункта ГРУ. Особое внимание уделял Овчинников информации о Чернове. Его аргументы в пользу моего сотрудничества с особым отделом были просто смешны. Например, он утверждал, что информация о сотрудниках разведпункта нужна просто для обеспечения их личной безопасности. При этом Овчинников пытался получить от меня подпись на формуляре о моем обязательстве сотрудничать, говоря, что я подписываю не обязательство о сотрудничестве, а документ, гарантирующий мое молчание на тот случай, если он сообщит мне какую‑то важную информацию.

Со своей стороны я пытался убедить Овчинникова в том, что я был бы готов к сотрудничеству с ним, но не вижу никакой необходимости в подписании бумаг, и что если бы я узнал что‑нибудь, то и так сразу бы сообщил ему. Абсолютная безнадежность моей ситуации состояла в том, что я не мог ни открыто спорить с Овчинниковым, ни дать ему для виду завербовать себя как источника для особого отдела. Я объясню, почему. Конфронтация с Овчинниковым привела бы к тому, что другие сотрудники особого отдела стали бы внимательно наблюдать за мной. А это рано или поздно привело бы к сбору компрометирующих меня сведений, которые они потом, несомненно, предоставили бы руководству разведуправления, чтобы поквитаться со мной. Также я не мог рассчитывать и на поддержку со стороны руководства разведпункта. На все мои рапорты о попытках вербовки со стороны особого отдела я получал один и тот же ответ, что мне следует соблюдать дистанцию по отношению к этим людям. Какой должна была быть эта дистанция, и как мне следовало ее соблюдать, мне не объясняли. Но если бы стало известно, что я недостаточно упорно противился попыткам вербовки, это означало бы для меня немедленную отправку на родину. Иными словами, я оставался в абсолютном одиночестве и должен был на свой страх и риск делать выбор между двумя опасностями.

Ситуация в разведпункте из‑за вербовочных попыток «особистов» и из‑за усиленного внимания руководства разведпункта по отношению к другу Чернова, считавшегося морально и политически ненадежным, а также из‑за моего отношения к идеалам моей деятельности обострилась зимой 1990 года настолько, что я начал серьезно интересоваться уничтожением пограничных заграждений на границе с ФРГ и изменением пограничного режима. Кроме того, у меня тогда было разрешение на проживание в ГДР, выданное на вымышленное имя, что в принципе позволило бы мне без проблем пересечь внутригерманскую границу. Моя проблема состояла в том, что мне на самом не деле не хватило мужества для этого шага.

За это время травля Чернова в нашей части достигла критической границы. Каждый его шаг контролировали. За каждой мелочью следовали административные выговоры и по поводу и без повода постоянно ему напоминали о то случае летом 1989 года. Чтобы выдержать все это, нужны были действительно стальные нервы. В повседневной жизни Чернов становился все молчаливее и замкнутее, но, несмотря на это, он старался вести себя так, будто все происходившее вокруг его не касалось. В январе 1990 года Чернов написал заявление на отпуск. Но в его просьбе отказали. Аргументом для отказа было как предположительное невыполнение им плана информационной работы, так и необходимость передачи еще не переданных агентов другим сотрудникам разведпункта.