Олег Царев - КГБ в Англии

На основании сообщения Филби Москва приняла меры к тому, чтобы предотвратить измену Волкова. Он был своевременно вывезен из Турции. Об этом подробно пишет Ким Филби в своей книге «Моя тайная война». Однако переданные им англичанам наводки могли стать основанием для расследования и поиска советских источников. В соответствии с установленной в таких случаях процедурой все оперативные связи лондонской резидентуры были заморожены. В оставшиеся месяцы 1945-го и весь 1946 год личных встреч с Берджесом не проводилось. Контакт осуществлялся изредка через Бланта и Филби. Первый работал в таком месте, что им вряд ли могла заинтересоваться контрразведка, а второй был в курсе ее мероприятий против советской разведки в Англии и потому мог лучше обезопасить себя. Причиной столь длительной консервации ценных агентов было резкое ухудшение условий оперативной работы: усиленное наружное наблюдение за советскими гражданами и проверка английской контрразведкой государственных служащих Уайтхолла по наводкам, полученным ей от Волкова и предателя Гузенко, шифровальщика ГРУ, перебежавшего на другую сторону в Канаде примерно в это же время. Наличие в такой ситуации источника в МИ-6 было бесценным, так как позволяло резидентуре контролировать развитие событий. Так, 17 января 1946 года Крешин сообщал из Лондона, что, «по мнению СТЕНЛИ (Филби), ситуация пока не совсем благоприятная, и связь с ХИКСОМ (Берджесом. — О.Ц.) лучше пока не устанавливать». Такую же точку зрения он высказал и в отношении регулярного контакта с Блантом. В октябре 1946 года Центр на основании сообщений Филби дал указание «прекратить на время связь с атлетами (агентами. — О.Ц.) вовсе» и согласовать с ними условия возобновления контакта в будущем.

Тем не менее даже те редкие встречи, которые проводились с Филби и Блантом, позволяли резидентуре быть в курсе дел «Кембриджской группы» и получать от нее информацию. Так, в мае 1946 года Блант передал через Филби записку, в которой сообщал, что в Лондон приезжал бывший агент советской разведки Майкл Стрейт, что он по-прежнему «в принципе остался нашим человеком», хотя во взглядах расходится с политикой компартий, особенно с политикой Компартии США. На встречах 16 сентября и 9 декабря 1946 года Блант передал полученные им от своих бывших коллег сведения о реорганизации МИ-5, информацию РАНЬ-ФА (Лео Лонг) о разведывательном управлении английской Контрольной комиссии по Германии, Филби — о подходе английского агента Мерика к офицеру Советской Армии Ю. и о своем предстоящем (10–11 января 1947 года) отъезде на новое место работы в Турцию, Берджеса — о политике Форин Офиса в отношении Советского Союза и переходе с 1 января 1947 года на новую должность — личного помощника заместителя министра иностранных дел Гектора Макнила.

В записке, переданной 9 декабря 1946 года через Бланта, Берджес подробно описывал свою новую работу. Ссылаясь на беседу с Макнилом, он сообщал, что в его обязанности будет входить участие в разработке политики Форин Офиса, для чего ему предстоит изучать дипломатические документы, шире контактировать с аппаратом министерства, встречаться с английскими и зарубежными политическими деятелями. Берджес полагал, что он получит доступ к документам, в которых формулируется внешняя политика Великобритании. И он не ошибался.

Свидетельством того, что Берджес перешел в категорию ценнейших агентов, является резолюция на русском переводе его записки, сделанном лично Крешиным. Начальник Первого главного управления МГБ СССР генерал-лейтенант П. Федотов начертал синим карандашом: «Лично. Тов. Отрощенко. Подготовьте краткое сообщение (от руки) на имя министра. 9.1.47». Отрощенко, в свою очередь, передал документ на исполнение лично Горскому. Круг лиц, посвященных в дело Берджеса, ограничивался, таким образом, 4–5 офицерами и, как следовало из резолюции начальника разведки, машинистки исключались.

Берджес, для которого работа в советской разведке, как это отмечал еще Арнольд Дейч, была единственной страстью и смыслом всей его жизни, тяжело переживал столь длительный перерыв в связи, о чем говорил Блант на редких встречах с Крешиным. Особенно когда ему стала доступна вся самая ценная информация. Поэтому он очень обрадовался, когда обстановка в Англии начала разряжаться. В записке от 6 января 1947 года он писал: «Дорогой МАКС! От ФРЕДА я узнал прекрасную новость, что имеется определенная возможность вскоре восстановить контакт». ФРЕДОМ был Блант в общении между членами «Кембриджской группы» и Крешиным. Точно так же Берджес называл себя ДЖИМ.

Чтобы лучше представить себе характер Берджеса, следует, наверное, обратить внимание на его приписку к сообщению от 16 сентября 1946 года.

Вслед за извинениями он продолжал:

«Пишу карандашом потому, что:

1) пытаюсь написать это в самый последний момент перед встречей вечером с ФРЕДОМ (16-го);

2) пишу, находясь в уборной, а в таком месте чернильница небезопасна с любой точки зрения».

В этих нескольких строчках — весь Берджес. С его точки зрения писать карандашом — неуважительно по отношению к Крешину, и он пытается оправдаться (что подмечал еще Дейч), однако понимая, что делает это довольно неуклюже, вносит в ситуацию юмористическую двусмысленность.

Надежде Берджеса на скорое возобновление контакта с Крешиным суждено было сбыться только в марте 1947 года. Для того чтобы возобновить встречи с Берджесом, разведка запросила разрешение у министра госбезопасности генерал-полковника B.C. Абакумова, что свидетельствовало о большой ценности источника. Начальник разведки П. Федотов предлагал использовать встречи не только для передачи Берджеса на связь АДАМУ в связи с отъездом Крешина, но и для получения материалов «о позиции и намерениях делегации Англии на предстоящей сессии Совета министров иностранных дел в Москве». Разрешение было получено, и встреча состоялась 5 марта 1947 года, а через неделю Берджес познакомился с АДАМОМ — Михаилом Федоровичем Шишкиным, пресс-атташе советского посольства в ранге 3-го секретаря. Материалы к встрече СМИД четырех держав, переданные Берджесом Крешину, оказались настолько ценными, что министр госбезопасности дал указание отметить его заслуги выдачей премии в размере 500 ф. ст.

Встречи в марте 1947 года положили конец перерыву, который составил около полутора лет (с осени 1945 года). И в дальнейшем резидентура была вынуждена идти на такие перерывы в личных встречах с Берджесом в зависимости от того, как складывались условия оперативной работы в Лондоне. В такие периоды — с июня по октябрь 1947 года, в феврале-марте 1948 года — связь с Берджесом поддерживалась в основном через Бланта, а с апреля 1948-го только через Бланта, а личные же встречи с Берджесом состоялись раз в 2–3 месяца. Блант также выполнял функции по связи с Филби, когда контакт с ним по каким-либо причинам прерывался или когда он приезжал в Лондон без предупреждения, по срочному вызову своего начальства. Поэтому если охарактеризовать работу Бланта в послевоенный период, то можно сказать, что он держал в своих руках все нити связи группы из трех человек — его самого, Берджеса и Филби. Он овладел всеми премудростями оперативной работы, включая фотографирование документов. На встрече 20 января 1948 года, когда Шишкин обсуждал с ним организацию связи с Берджесом, Блант сам вызвался наладить фотографирование документов Форин Офиса и передавать оперработнику уже отснятые пленки. Он сказал, что наличие у него фотоаппарата легко объясняется характером его работы в Куртоулдском институте (занимался вопросами искусствоведения), а условия позволяют спокойно переснимать документы в его собственном кабинете вечером, когда он остается в здании практически один. Вскоре он договорился с фотографом института о приобретении подержанной «лейки», полностью легализовав, таким образом, ее наличие у себя. Фотографирование документов было налажено, и Блант периодически интересовался, каково качество его продукции, для того чтобы при необходимости подкорректировать освещение и выдержку. В его деле имеется заметка о том, что на встрече 20 декабря 1948 года «РОСС сообщил ДЖОНСОНУ, что отснятый им Парижский договор получился прекрасно».