Олег Черенин - Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы

Бывший начальник реферата «Запад» 2-го отдела Главного штаба Тадеуш Шумовский, возглавлявший одну из лондонских комиссий по изучению причин поражения Польши в 1939 году, в своих выводах характеризовал Кобылянского как «вредителя, эгоиста и глупца», не обвиняя того, впрочем, в сотрудничестве с советской разведкой. Видно, какие-то основания так судить о своем бывшем коллеге у Шумовского были.

Польский историк Анджей Пеплоньский высказывает версию, что Кобылянский после вербовки сообщил своему руководству о случившемся и, в рамках крупнейшей дезинформационной операции, проводимой польской разведкой, стал использоваться в качестве агента-двойника. Единственным доводом в пользу этой версии высказывается соображение, что проанализированные польским исследователем материалы, направлявшиеся Кобылянским во 2-й отдел Главного штаба, не содержат признаков подготовленной на Лубянке дезинформации [394] Pepłoński A . Za kulisami «Dwujki» // Nasza Polska, 21.06.2011. .

На наш взгляд, эта версия не выдерживает критики по следующим соображениям. Первое: после своей вербовки, закрепляющей основой которой было раскрытие чекистам «огромной» агентурной сети, Кобылянский вряд ли решился бы на признание о совершенном им воинском преступлении. Гипотетически он мог пойти на такой шаг, всячески уменьшая нанесенный своими действиями ущерб. Но, как профессиональный разведчик, он не мог не предполагать, что его подчиненный Ковальский уже сотрудничал с ОГПУ, а, следовательно, его сведения о польской агентуре «перекрывались» бы информацией последнего. Напомним, что из материалов Сосновского (Добжиньского) следует, что именно Ковальский подготовил основу для вербовочного выхода на Кобылянского. Значит, Кобылянский мог предположить, что после начала следствия Ковальский рассказал бы о реальном ущербе, нанесенном его действиями польской разведке в СССР.

Второй момент: чекисты, накопившие к тому времени большой опыт в организации и проведении дезинформационных операций в отношении иностранных разведок, ни при каких условиях не пошли бы на передачу даже качественно сработанной «дезы» без риска потерять вновь приобретенного ценного агента. В конце 1920-х годов у них было достаточно поводов убедиться в том, что польская разведка продолжала получать из Советской России актуальную разведывательную информацию, и, следовательно, гарантии, что она по неконтролируемым ОГПУ каналам не войдет в противоречие с «дезой», направленной через Кобылянского, у них не было.

Третий момент: по тем же соображениям чекисты не могли пойти и на перевербовку выданных Ковальским и Кобылянским агентов, пока польские разведчики находились в Москве.

После занятия Кобылянским должности вице-директора политико-экономического департамента МИД Польши начался новый этап его деятельности в качестве агента советской разведки. Характер содержащихся в Сборнике документов, исходящих от «серьезного польского источника», как писали в сопроводительных записках руководители разведки, указывает не только на доступ Кобылянского к совершенно секретной переписке МИД Польши, но и на его постоянные служебные контакты с министром Беком, в ходе которых последний делился с агентом своим мнением по важным внешнеполитическим проблемам [395] Секреты польской политики. С. 28, 119. Несмотря на то что Кобылянский только через год займет должность вице-директора департамента, источником сведений является, скорее всего, он. .

Тем не менее с именем Кобылянского связана еще одна загадка. Как мы помним, в закрытом письме НКВД от 11 августа 1937 года он назван как агент-двойник польской разведки. Но в недавно обнародованных архивных документах СВР России содержатся письма польских послов в Вашингтоне и Белграде в МИД Польши, датированные, соответственно, 8 ноября 1937 и 13 января 1938 годов, которые были получены из варшавской резидентуры ИНО.

Кроме того, агентурные сообщения из Варшавы «О работе японской разведки с украинской эмиграцией» (26 января 1938 г.), «О деятельности 2-го отдела польского Генштаба» (24 января 1938 г.), «О переговорах министров иностранных дел Англии и Польши» (5 февраля 1938 г.) указывают на вероятность того, что контакт с Кобылянским продолжал поддерживаться, несмотря на его обвинения в двурушничестве [396] Там же. С. 378–395. .

Это значит, что либо к февралю 1938 года он действительно продолжал сотрудничать с советской разведкой, либо в аппарате польского МИД действовал еще один ее высокопоставленный агент. Последнее предположение возможно, но маловероятно. Учитывая сам характер документов и высокий служебный уровень корреспондентов, можно скорее согласиться с первой версией. В таком случае получается, что, озвучивая в письме от 11 августа 1937 года факт «сотрудничества» Кобылянского с польской разведкой в качестве агента-двойника, его авторам либо не было ничего известно о продолжении работы с ним в Варшаве, либо они не согласовали соответствующий раздел письма с руководством ИНО ГУГБ НКВД СССР.

В любом случае этот пример демонстрирует ситуацию организационного хаоса и неразберихи, царивших в то время в кабинетах на Лубянке, когда «левая рука не ведала, что творит правая». Обнародование же в письме имени действующего ценного агента, информация которого в течение семи месяцев продолжала поступать Сталину и Молотову, само по себе является вопиющим фактом расконспирации.

Возвращаясь к тематике «секретного» польско-германского договора и информации о существовании такового, переданной Кобылянским, обратимся к упоминавшемуся ранее агентурному сообщению «О встрече министра Ю. Бека с французским политиком де ля Роком». К сожалению, этот важный документ, кроме косвенных указаний, содержащихся в самом тексте, не имеет ни одной рабочей пометки, по которым его можно датировать. Попробуем хотя бы приблизительно определить дату подготовки этого агентурного сообщения.

Учитывая, что документ подписан Артузовым как начальником ИНО, который, как известно, с мая 1934 года приступил к исполнению обязанностей начальника 4-го (разведывательного) Управления РККА, он не может быть датирован позже указанного срока. Содержащееся в тексте высказывание начальника Главного штаба Польши генерала Гонсиоровского о подготовке терактов (не позже 15 февраля) в отношении Постышева и Косиора также ограничивает время подготовки документа серединой февраля 1935 года. Указания на декабрьские 1934 года переговоры Бека с англичанами (группа Нормана — Хейлша) и французами (де ля Рок) позволяют нам ограничить время подготовки документа максимум январем — серединой февраля 1935 года.

Возможно, именно в этот временной промежуток укладывается ознакомление Кобылянского с текстом «секретного добавления». Процитируем часть 4-го раздела агентурного сообщения «Развитие польско-германских отношений»: «Наш агент категорически утверждает (так как сам читал), что к известному и официально опубликованному пакту о неагрессии в течение десяти лет между Польшей и Германией, заключенному 26 сентября 1934 года, имеется секретное добавление, подписанное того же 26 января 1934 г.