Сергей Кредов - Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте

С «Дзержинским-циником» автор лично не встречался.

В тюрьме Сергей Петрович с удивлением отмечает, что большинство ее обитателей – вовсе не «буржуи». Это новость. Оказывается, большевики активно сажают «своих» за разные злоупотребления. Мельгунову за месяцы его тюремных злоключений встретятся и штаб красноармейской части из 7–8 человек, и политический комиссар из Рязани, и следователь ЧК, попавшийся на аферах, и «племянник самого Стучки», и матрос, прославившийся зверствами в Елатьме… На допросе, который мы описываем, он обратил внимание Дзержинского на судьбу 24 арестованных красноармейцев, о которых власть, по-видимому, забыла. Председатель ВЧК поясняет:

– Вы сами согласитесь с тем, что им полезно немного посидеть в тюрьме, если узнаете, что они во Владимире пытались организовать еврейский погром.

Разволновался Феликс Эдмундович, опять заходил по комнате. Утратил бдительность – историк (он ведь еще и подпольщик) ухитрился вытащить из дела документ, касающийся Союза возрождения. Дуэль окончилась в его пользу. В конце допроса, продолжавшегося три часа, председатель ВЧК сказал Мельгунову, что освобождает его под поручительство члена коллегии наркомздрава Дауге. И выписал пропуск на выход из комендатуры ВЧК.

«Провожая меня в коридор, Дзержинский спросил: не поинтересуюсь ли я узнать, кто второй из коммунистов поручился за меня (полагалось два поручительства), и сказал: „Я“».

…В 1920 году пятый арест Сергея Петровича окончится тем, что он будет осужден по делу Тактического центра. Затем его амнистируют, а в 1922-м вышлют за границу. Еще через два года в Берлине выйдет книга Мельгунова «Красный террор». В эмиграции Сергей Петрович войдет в число самых непримиримых критиков большевизма. Его радикализм будет неприемлем даже для таких деятелей, как Керенский и Милюков.

В феврале 1919-го был разоблачен очередной заговор левых эсеров. По этому делу в Царском Селе арестовали Иванова-Разумника, который вел постоянные литературные разделы в левоэсеровских изданиях. Разумник Васильевич познакомился и с питерской, и с московской чрезвычайками. В книге «Тюрьмы и ссылки» он описал свои мытарства, а также встречу с Дзержинским.

Камера, рассчитанная на две сотни человек, в тюрьме Петроградской ЧК на Гороховой, 2. Тревожный сон на голых досках. «Обед» – «немного мелко искрошенной свекольной ботвы и черных листьев капусты, две-три ложки какой-то крупы, очень мало кусочков картофеля, очень много горячей воды, запах селедки: на каждую миску полагалось по небольшой селедке…» Затем – пятидневный путь в Москву в сопровождении конвоиров Ванюхи, Петрухи и Гаврюхи, которые чуть не уморили писателя голодом. В тюрьме на Лубянке арестанта ожидали камера в подвале, кишащая отвратительными насекомыми, разговор с прохиндеем-следователем (из бывших левых эсеров). Следователь посулил ему серьезные неприятности. Спасла Иванова-Разумника от дальнейших страданий возможность «сделать заявление». Его препроводили в комнату, где находился «комиссар», окруженный группой чекистов. В «комиссаре» литератор узнал самого Дзержинского.

«Заявление мое заключалось в том, что вот уже скоро две недели, как был я арестован в Петербурге по совершенно дикому обвинению, был везен в диких условиях пять суток из Петербурга в Москву и в диких условиях продолжаю сидеть пять дней в этом подвале, кишащем насекомыми. Думаете ли вы, что это достойное обращение с русским писателем? И могу ли я надеяться, что вы распорядитесь немедленно расследовать это дело?

Дзержинский сдержанно ответил, что ему известно мое дело, что оно уже закончено следствием и что мое пребывание здесь является непонятным для него недоразумением. Он вынул записную книжку, что-то отметил в ней и сообщил, что завтра же я буду вызван к следователю по особо важным делам товарищу Романовскому.

Я удовлетворился этим ответом, мы сделали друг другу полупоклон, – и я вернулся в подвал, откуда уже тянулся хвост „имеющих сделать заявление“».

Через день Иванов-Разумник оказался на свободе. Его скитания по тюрьмам возобновятся через пятнадцать лет.

Некоторые из распространенных обвинений в адрес ВЧК придется отвести, по крайней мере частично.

Вот картины красного террора в исполнении видного военного теоретика генерала Николая Головина.

«Освобожденные от всяких моральных норм, ближайшие исполнители теорий Ленина изощрялись в изыскании способов получить признания своих жертв всевозможными пытками. Палачи же устроили из казни своеобразный спорт опьяненных вином и кокаином людей, кончавших нередко свою карьеру в доме сумасшедших.

У каждого из этих исполнителей были свои излюбленные пытки. В Харькове скальпировали череп и снимали с кистей рук „перчатки“. В Воронеже сажали пытаемых в бочки, утыканные гвоздями, и катали; выжигали на лбу пятиконечную звезду; священникам же надевали венок из колючей проволоки. В Царицыне и Камышине пилили кости пилой, в Полтаве и Кременчуге сажали на кол. В Полтаве, например, было посажено на кол 18 монахов и затем на колу сожжены. В Екатеринославе распинали и побивали камнями. В Одессе офицеров сжигали в топках кораблей. В Киеве клали в гроб с разлагающимся трупом, хоронили заживо и потом, через полчаса, откапывали…»

Сам Николай Николаевич Головин таких картин не видел, поскольку практического участия в Гражданской не принимал. Не видел их и автор первого исследования о красном терроре Мельгунов. Среди своих источников, помимо газетных публикаций, историк указывает материалы «деникинских следователей» – комиссии Добровольческой армии, созданной для расследования преступлений большевиков.

«Деникинские следователи» – хорошо звучит. Представляются основательные, скрупулезные порфирии петровичи, воспитанные в традициях дореволюционной юстиции. В действительности «деникинские следователи» входили в состав ОСВАГа – особого отдела агитации и пропаганды Вооруженных сил Юга России. Их задача зачастую сводилась к тому, чтобы подготовить город к вхождению боевых частей. Требовалось показать белым воинам тела расстрелянных и замученных. А чьи это жертвы? Нередко в городе до того хозяйничали и красные, и махновцы, и националисты, и германцы, и сами белые. Времени разобраться просто нет. Не всегда есть и желание – это пропаганда. Об одном таком случае рассказывает писатель Короленко в дневниковой записи от 8 августа 1919 года. Но прежде чем предоставить ему слово – важное замечание.

Свидетельства Владимира Галактионовича о революции отличаются не только подлинной человечностью, но и высокой точностью. Короленко вполне доверял только тому, что видел собственными глазами или мог проверить иначе. В этом ценность для истории его дневниковых записей. Вот и на сей раз, получив известие, что обнаружены жертвы большевистского террора, он отправился на место происшествия. На беду пропагандистов, Владимир Галактионович сумел убиенных опознать. Читаем: