Леонид Млечин - Шелепин и ликвидация Бандеры

29 октября первый секретарь ЦК ВЛКСМ Владимир Семичастный, выступая на комсомольском пленуме, сказал:

— Если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел, нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит. А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического? Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а, наоборот, считали бы, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух.

Речь Семичастному, конечно, написали, что именно сказать — продиктовали сверху, но страсть и темперамент были подлинными. На следующий день доклад Семичастного был опубликован в «Комсомольской правде». Это был жест на публику, поскольку Хрущев уже решил, что высылать поэта не будет.

Через два дня после выступления первого секретаря ЦК комсомола суд над Пастернаком творили братья-писатели, которым речи никто не писал. Они по собственной инициативе тоже призвали родное правительство изгнать нобелевского лауреата из страны.

«Я прочитал стенограмму общемосковского собрания писателей, — писал замечательный прозаик Виктор Платонович Некрасов, фронтовик, автор хрестоматийного романа “В окопах Сталинграда”. — Пока читал, было ощущение, что меня окунули в бочку с дерьмом. До сих пор отмыться не могу».

Драматург Александр Константинович Гладков, автор «Гусарской баллады», писал об одном поэте, который, понимая ценность стихов Пастернака, присоединился к грубым на него нападкам:

«Понять это можно, только если представить психологию времени, насыщенного страхом и вошедшей в моду человеческого обихода подлостью. Откройте любой лист газеты того времени, и вы увидите, как часто вчерашние жертвы, чтобы спастись, обливали грязью жертвы сегодняшнего дня».

Сталин, похоже, удивительным образом ценил Бориса Пастернака, и в худшие времена поэта не трогали. Может быть, ему нравилось, что письма вождю великий поэт заканчивал словами: «любящий Вас и преданный Вам Б. Пастернак».

Хрущеву, который мало что читал и не слишком интересовался литературой и искусством, Пастернак был совершенно чужд. Хрущев хотел, чтобы литература и писатели приносили практическую пользу. Если уж он был недоволен академиками, считал, что ученые слишком мало уделяют внимания практике, то несложно представить себе, как его раздражали писатели, творящие недоступное ему высокое искусство.

Поэт не вынес травли и ушел из жизни. В ночь с тридцатого на тридцать первое мая 1960 года Борис Пастернак скончался. Главный редактор «Известий» Алексей Аджубей предупредил своих знакомых:

— Мой совет — на похороны не ездить. Там будут люди, которые будут снимать на кинопленку всех участников похорон.

Интерес органов госбезопасности к поэту не утих. Теперь он приобрел меркантильный характер. Возник вопрос о наследстве Пастернака. Сам поэт под давлением властей не смог получить ни копейки из гонораров, выплаченных ему за рубежом. После его смерти родные оказались в бедственном положении и рассчитывали на эти гонорары, а государство само не прочь было прибрать его денежки. От его поэзии государство легко отказалось, а на деньги претендовало.

Внешней разведке было дано указание выяснить, что там Пастернаку причитается.

22 сентября 1961 года Шелепин сообщил в ЦК:

«По имеющимся в Комитете госбезопасности неофициальным данным, в банках ФРГ сосредоточено около 8 миллионов марок, в банках Англии — 100 тысяч фунтов стерлингов, в банках ряда скандинавских стран — 108 тысяч шведских крон…

Комитет госбезопасности полагает целесообразным поручить Инюрколлегии принять меры по введению жены Пастернака — Пастернак З. Н. — в права наследования, что даст возможность получить указанную валюту в фонд Государственного банка СССР».

Советская интеллигенция доставляла массу неприятностей чекистам.

В мае шестьдесят первого года труппа академического театра оперы и балета имени С. М. Кирова выехала на гастроли в Париж. В составе труппы был солист театра Рудольф Нуриев. Ему было всего двадцать четыре года, но он уже был известным всему миру танцовщиком.

Председатель КГБ Шелепин докладывал в ЦК:

«23 июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами, среди которых имелись гомосексуалисты. Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения…».

Сотрудник КГБ, включенный в состав труппы, предложил досрочно откомандировать Нуриева домой. 16 июня труппа Кировского театра отправилась в аэропорт, чтобы лететь дальше в Лондон. Нуриеву сказали, что его дома ждет больная мама. Нуриев решил, что больше его за границу не отпустят, и прямо в аэропорту попросил у французских властей политического убежища.

Убежище было предоставлено.

Пятнадцать лет Нуриев танцевал в Лондонском королевском балете, и его называли величайшим танцовщиком двадцатого века. В КГБ его побег сочли провалом. Унесший на Запад множество архивных документов бывший сотрудник первого главного управления КГБ майор Василий Митрохин утверждал, что разведывательно-диверсионный отдел получил указание провести против Нуриева «специальную операцию» — сломать ему ногу или лучше обе. Но приказ выполнен не был.

Впрочем, иногда чекисты творили и добрые дела. Вернее, исправляли глупости и гнусности, совершенные их предшественниками.

Балерина Майя Плисецкая вспоминает, как КГБ сделал ее невыездной: не выпускали на гастроли, за ней следили. Не помогло и обращение к главе правительства Николаю Александровичу Булганину, поклоннику балета и балерин.

«Делом» Плисецкой занимались сразу два бывших комсомольских вожака — Николай Михайлов, назначенный после смерти Сталина министром культуры, а потом и Александр Шелепин, ставший председателем КГБ.

Помощи от Михайлова Плисецкая не дождалась.

«С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек, — таким запомнила его Майя Михайловна. — Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. От этого ни да, ни нет не добьешься. Будет ходить вокруг да около. Служака, верный солдат партии, чтоб ее…».

Жена Михайлова Раиса Тимофеевна, принимавшая активное участие в мужниных делах, посоветовала Плисецкой: надо поговорить с самим председателем КГБ Иваном Серовым.

Зять Хрущева (точнее, муж Юли, дочери Леонида, старшего сына Хрущева, погибшего в бою) Виктор Петрович Гонтарь, директор Киевской оперы, привел Майю Михайловну в министерство культуры, проводил в кабинет, где стояла вертушка — аппарат городской правительственной связи.