Булач Гаджиев - Поляки в Дагестане

– Для чего вы это делаете? – спросила Анна Адамовна.

– Если позволите, – отвечал я хозяйке дома, – пересниму их.

– Нет в этом надобности, – произнесла она.

У меня екнуло сердце. Я перестал перебирать фотографии и уставился на свои руки, будто они сделали что-то недозволенное.

– Хотел бы, – робко выдохнул я, – сделать с них копии.

– Зачем столько мороки, совсем заберите!

Я не поверил своим ушам.

– Да-да, – подтвердила Анна Адамовна, – это и это Вы можете забрать. Эти обязательно берите.

И я брал, но далеко не все, что предлагала добрая женщина, только десятую часть. Меня удивляло, с какой легкостью она расставалась с реликвиями семьи Беловеских, некогда вывезенных из Дагестана. Все, что мне приглянулось, Анна Адамовна передавала мне из рук в руки.

Она, видимо, махнула на все рукой. Болеть как будто не болела. Правда, муж был далеко нездоров, как дитя, за которым нужен постоянный уход.

Единственное, мне показалось, что она, видно, от всего устала, поэтому так легко расставалась с содержимым старого чемодана.

– А что я с ними буду делать? – спросила женщина. – Может, Вам в чем-то действительно помогут.

Пронумеровавучилась понравившиеся мне фотографии, я попросил Анну Адамовну каждую из них прокомментировать.

Под № 1 у меня значилась фотография Адама Григорьевича Беловеского. По рассказу Анны Адамовны Беловеской получалось, что он в Темир-Хан-Шуре оказался по приглашению какого-то князя. Прибыл он из Польши, сделался управляющим у князя. Освоившись с новой должностью, Адам Григорьевич на склоне горки купил землю и разбил на ней сад, вырыл пруд, запустив туда рыб. В верхней и нижней части сада построил два дома.

«В верхнем доме было 13 комнат. Дом был покрашен в белый цвет. Окна зарешечены – зимою, бывало, к дому подходили волки. Однажды, – вспоминала Анна Адамовна, – я насчитала стаю из семи волков во главе с вожаком. Страшно выли. Я спряталась под кроватью.

Сад – уникальное детище Адама Григорьевича. Гости удивлялись, когда видели на одном, скажем, дереве фрукты двух-трех сортов. Деревья он привозил из-за границы. У нас росли редкие сорта груш и яблок. Груши имели красную мякоть. Зимние сорта яблок весили до 700 граммов. Около пруда скопились желтые с пупырышками ароматные яблоки. Таяли во рту. 40 абрикосовых деревьев выгнулись от верхнего дома вниз – после ветра вся земля бывала усыпана краснобокими и ярко-желтыми плодами. Тополи-гиганты, в два обхвата, кронами ушли в самое небо, а под ними журчит ручей с чистой водой. К стволам тополей мы приспособили перекладины, нечто вроде турника и качелей. Адам Григорьевич поддерживал связь с Мичуриным, ездил к нему обмениваться опытом. Думаю, ученому из Козлова было чему поучиться у темирханшуринца. Уверена, что такого сада, как у нас, более в Дагестане в ту пору не было. Черешня, вишня, айва, слива, тут – орешники, алыча, курага, малина, смородина, крыжовник, барбарис…

А цветы! Сирень! Обыкновенная, персидская, махровая, красная, бордовая. Акация – белая и розовая. Осенью опавшие листья мне по пояс.

Мы, дети, барахтались в них, или во время игр в прятки, могли так зарыться, что и не обнаружишь. Потом мы жгли костры.

Осенью нанимали нескольких человек. А обычно за садом ухаживал Адам Григорьевич и наш работник Магома. Они делали обрезку деревьев, поливали. На всех деревьях имелись бирки с данными. Лишние фрукты раздавали или продавали. В последние годы часть сада отдавали в аренду, одному персиянину, а затем, когда уехал на родину, человеку по имени Палкуччи. Таким мне на всю жизнь запечатлелся наш сад.

Адама Григорьевича я смутно помню. Крупный, рослый, атлетическая фигура. В последнее время, это уже при Советской власти, работал бухгалтером в одной организации. Выяснилось, что в этом учреждении будто пропали деньги. Подозрение пало на него. Заключили под стражу. Он страшно переживал, сразу сдал. Заболел грудной жабой, и от нее умер в 1924 году. Хорошо помню: много пришло народу. Похоронили рядом с Людмилой на русском кладбище. Два железных креста без обозначений. Рядом была покойницкая из красного кирпича. Ступени вели вниз…

Особым миром для нас, детворы являлся чердак нашего дома. Таинственный, загадочный. Там гнездовались осы, висели пауки-крестовики. На чердаке сушились фрукты. Аромат умопомрачительный. Часть пространства была заставлена старой мебелью, посудой, разной утварью. В общем, что в данный момент мешало, относили на чердак. Для нас главное состояло в том, что мы копались в книгах, географических картах, в подшивках журнала «Нива». Я только теперь представляю, какие ценности мы держали на чердаке!

Народ у нас бывал с утра до вечера: семьи генерала Лазарева, Магомы, Лебедева, генерала Макухо, наши родственники, приезжавшие с Польши.

Я запомнила жену покойного генерала П. И. Мищенко, с которым Адам Григорьевич имел тесные отношения. Я училась у нее читать, писать, игре на фортепиано. Генеральша прекрасно владела инструментом. Мы бывали у нее. В саду у них росли карликовые деревья, фруктовые деревья, цветы, бил фонтан.

Сад Мищенко незаметно переходил в лес. Был у них и медведь, которого держали на цепи. Он постоянно рычал. Рядом с садом Мищенко таинственно шумел городской водоотстойник.

После генеральши меня отдали учиться двум языкам – французскому и немецкому – у одной старушки, жившей на Гунибском шоссе. Я заболела, поэтому занятия отменили. А жаль!

Мама увидела во сне Милочку. Та говорит ей: «Сведи Анну к доктору Миронову, и он вылечит ее». Так и случилось.

Письмо из Ливерпуля (1985 г.)

К Пасхе мы готовились еще задолго, за три месяца. Чистили орех, полмешка изюма, пекли огромные куличи. Красили 300 яиц. В тарелках за 15 дней выращивали овес. Туда клали крашеные яйца, окорока, булки.

Готовили блюда из индюков, кур, гусей. Пироги, варенья, пряники, пирожные сами готовили, так же, как и сливочное и молочное мороженое.

На арбах и фургонах мы ездили в горы на пикники. Ездили с ночевкой на несколько дней. Брали с собою ковры, постель, питание, закуски. С нами путешествовали семьи генерала Лазарева, Козловские, дядя Женя. Он играл на гитаре, а дядя Федя на мандолине.

Пели романсы. Дядя Федя брал с собою жену и дочь. Все трое – красивые создания. Костры жгли. Помню: внизу блестит река, рядом лес, а за ним поднимаются горы, в углублении которых искрится еще не растаявший снег. Никто нам не мешал.

С нами всегда был и аварец Магома. Если пикники бывали осенью, то мы с ним углублялись в лес, чтобы набрать мешками дикие груши, а в ведра кизил, боярышник, терн.

Да и в саду у нас мы не скучали. По вечерам лягушки давали концерты, квакали. Я бегала к пруду, а там большие черепахи сползают в воду, пузыри пускают. Сколько удовольствий детворе доставляли наши собаки: Шарик, Барбос, Долька и Абрек. Мы привыкли к их лаю, и не обращали внимания на это. Разве забудешь катание на санках! Весь город собирался на Беловескую горку для этого. У нас были самые модные сани с рулевым управлением. Скользили здорово, до самой черты города. Наверх сани тащили наши собаки. Люди удивлялись этому зрелищу.