Сборник - Полковник Магомед Джафаров

Однако враждебное Махачу настроение было прочное, и сломить его одними выступлениями на собрании, видимо, было нельзя. Когда его враги увидели, что осудить его на собрании и таким образом покончить с ним нельзя, они решили его убить.

Были вызваны солдаты, видимо, уже подготовленные и настроенные против Махача, и в канаве около клуба, где происходило собрание, была устроена засада. Хотели убить Махача при выходе его из клуба.

Я узнал об этом совершенно случайно и принял тотчас же меры, чтобы этому помешать. Я командовал в это время маршевой сотней 1-го Дагестанского полка. В ней было около 300 всадников. Собственно, это были две сотни, но я соединил их в одну, чтобы в такое время меньше зависеть от случайной воли командиров сотен и иметь в своих руках эту, по тому времени в Шуре, внушительную силу. Я сейчас же вызвал к себе вахмистра (Магомат Гамзат, родственник Магомы Мирзы Хизроева – он потом был убит) и сделал ему распоряжение немедленно выставить сотню в боевом порядке.

Когда сотня была готова, я отыскал председателя совета Кагарлицкого и сообщил ему, что мне стало известно о готовящемся покушении на Махача. Я просил его предупредить кровопролитие, убрав своих людей в казармы.

Кагарлицкий, который, видимо, тоже был уже осведомлен о появлении сотни, начал уверять меня, что никакой засады нет, и что мне дали совсем неверные сведения.

Я не мог спорить. Когда собрание кончилось и мы вышли, действительно никого уже не было. Но у меня были верные сведения, что засада была.

Основные общественные силы, которые потом боролись в Дагестанской гражданской войне, наметились очень быстро, и мне они были ясны и понятны.

Если в городе шла работа по организации власти и организации общественного мнения, то и в горах не дремали. Там тоже велась лихорадочная работа. Нажмуддин Гоцинский и Узун Хаджи развили горячую пропаганду установления шариата и под этим лозунгом организовали нагорное население.

В городе я ясно видел разницу между Социалистической группой и националами. В это время я был близок к Хизроеву и часто с ним виделся. Он один имел доступ ко мне в сотню, где было много аварцев. От Магомед Мирзы я узнавал многое. Он часто беседовал со мной на темы текущих событий, но я сильно расходился с ним.

С другой стороны я видел, что Темирханов ведет некрасивую двойственную игру.

Очень характерен в этом отношении случай с револьверами. У Хизроева и Коркмасова, как недавно приехавших из России, не было оружия. Купить его в то время было очень трудно, так как каждый нуждался в оружии для себя. У нас же было достаточно оружия, но я был только его хранителем. Распоряжался же оружием исполнительный Комитет, в распоряжении которого был и я, и моя сотня. Когда они обратились ко мне за оружием (просили два нагана), я, естественно, направил их к Темирханову, который в это время был председателем Исполкома. Последний направил их ко мне, а меня вызвал и сказал, чтобы я им не давал наганов.

Я был обозлен его действиями и прямо сказал им, что оружие состоит на учете Исполкома и выдается по письменному приказу его председателя.

Конечно, Темирханов не посмел им не дать приказа, и я им выдал оружие. Таким же образом получил у меня наган Казанбий Гаитов, о чем я до сих пор крайне сожалею.

Узун Хаджи. Рис. Х. Мусаясул

Среди шариатистов Узун Хаджи был самым активным деятелем. Он вовсе не был арабистом, ученым шариатистом. Это, скорее, совершенно невежественный человек, который едва ли имел ясное представление о шариате и вообще об исламе.

Узун Хаджи – яркий представитель наших дагестанских шейхов, которые известны как ярые фанатики. На деле он был просто ловким жуликом. Отец его очень хорошо знал. На его глазах Узун Хаджи сделал свою карьеру. Отцу было больно смотреть, как этот невежда и прохвост объедает бедноту, говоря всем, что Бог с ним беседует, и он все знает. Бедные темные люди верили, одурманенные ловкими приемами Узун Хаджи. Они приходили к подвалу, в котором он «уединялся для беседы с Богом», и приносили ему лучшее, что у них было.

Отец мой был участковым начальником, когда Узун Хаджи подвергся преследованиям со стороны военно-народного управления. Он совершено ясно понимал, что преследования со стороны правительства не только не популярного вообще в Дагестане, но особенно ненавистного Нагорному Дагестану, только поднимет престиж Узун Хаджи и укрепит его положение. Поэтому он решил разоблачить его.

Отец позвал Узун Хаджи к себе и сказал ему при народе: «Ты знаешь, что мой отец и дяди боролись с русскими при Шамиле до последней капли крови. Они убиты на Гунибе, и никто не знает, где они похоронены. Ты беседуешь с Богом и знаешь все. Укажи нам, где их могилы, чтобы мы могли поклониться их праху. Я тебе обещаю избавить тебя от преследований правительства».

Говоря так, отец на деле знал, где похоронены его родные.

Конечно, Узун Хаджи не мог указать, где похоронены мой дед и его братья. Этот случай нанес сильный удар по престижу Узун Хаджи в главной части Нагорного Дагестана. Однако, все-таки, доход его был всегда очень большой, и он был очень богатым человеком.

Он никогда не брал от своих последователей бумажных денег, а требовал серебряных денег или золотых. Бумажные деньги, по его словам, были деньги гяурские, нечистые. Бог не принимает их и не исполнит за них ни одной просьбы. Только звонкая монета угодна Богу.

Деньги в Дагестане – чрезвычайно сильное средство. Народ настолько беден, что даже ничтожная подачка вызывает глубокую признательность, а угроза богатого внушает непреодолимый страх. При помощи денег, которые темная, забитая беднота приносила Узун Хаджи, чтобы он побеседовал о ней с Богом, ловкий делец поддерживал свое влияние на массы, подкупал хитрыми путями самых влиятельных людей.

Преследования со стороны правительства, безусловно, помогали распространению и укреплению его славы. А так как доход был пропорционален славе, то Узун Хаджи жадно и энергично стремился к славе и к власти.

Когда произошла революция, Узун Хаджи, ничем не помогавший тому, чтобы она случилась, решил, что пришел его день. Он был всегда большим трусом и никогда не рискнул бы восстать против русского правительства. Ведь только ловкими маневрами и агитацией подкупленных лиц создал он себе славу неустрашимого и неуязвимого среди легковерных горцев. За все время гражданской войны он ни разу не появился на фронте в критический момент, а только тогда, когда никакой опасности уже не было, да и быть не могло.