Александр Горбачев - Песни в пустоту

Артемий Троицкий

Из всех десятилетий, что на нашей территории существовала электрическая гитарная музыка, ситуация в 90-х, особенно в начале, была самой печальной. Здесь надо просто вспомнить, чем были 80-е годы. Их можно условно разделить на две половины: черную первую и светлую вторую. Но первая половина, притом что это была агония советской власти, период максимальных антироковых репрессий, все же стала временем, в которое было создано процентов семьдесят железобетонной классики русского рока, почти все лучшее, на мой взгляд: Башлачев, “Кино”, “Аквариум”, Майк, “Центр”, “ДК”, “Звуки Му”. Включая и ранний “Телевизор”, и “Странные игры”, и московскую новую волну – “Ночной проспект”, “Браво”. Потом была вторая половина 80-х, которая в творческом отношении оказалась, может быть, не столь впечатляющей, зато это были годы общего признания, эйфории, выездов за рубеж, стадионных концертов. Куда-то делась вся попса и эстрада, Алла Пугачева тоже стала рокершей, всё подстилалось под рок. А в 90-е годы блистающий рок-н-ролльный крейсер постигла судьба “Титаника”. Это был практически крах всего движения. Он выражался и в том, что оппозиционный рок утратил идентификацию, поколение протеста растерялось и не знало, против чего протестовать. И в том, что ветреная публика вместо “Аквариума”, “ДДТ” и “Наутилуса” стала слушать “Ласковый май”, “Мираж” и так далее. И в том, что провалились все западные проекты, относительно которых тоже было много ожиданий. Первая половина 90-х годов, я это помню прекрасно, у меня оставила ощущение выжженной земли, там просто нечего было делать. С этим связаны и какие-то мои личные метания: я пошел работать на телевидение, начал писать о политике, ушел в журнал Playboy и так далее – все это были попытки удрать из музыки и забыть об этом как о прекрасном сне, который обернулся кошмаром.

Александр Липницкий

Андеграундная сцена в 90-х формировалась с нуля. Я тогда продюсировал группу “Атас”, и лидер этой группы, Лена Чеботарева, очень правильную вещь заметила, давая интервью финским журналистам. На вопрос, что происходит с советским роком, она ответила: “Советский рок умер вместе с Советским Союзом. Сейчас все будет иначе”. Так оно, по сути, и оказалось. То, что было до 91-го года, меня больше не интересовало. Исключение – мой приятель Гребенщиков, за которым я всегда следил. Тем более что тогда, в 91-м, у него родился цикл “Русского альбома”. А так все начиналось с нуля.

Всеволод Гаккель

Когда “Аквариум”, в котором я играл, вышел в дамки, это оказалось крайне негативным опытом. Потому что поначалу группа гармонично развивалась в собственной среде, была правильной комбинацией разных людей, у нас все получалось – и ничего больше не надо было. К тому же оказалось, что наша музыка интересна еще каким-то людям из того круга, в котором мы существовали. Это было уникальное состояние – неискушенности; ни о каком нонконформизме и речи не было. При любом режиме молодые люди выживают и находят свой кайф, это уже дальше навешиваются ярлыки – подполье, инди… На самом деле существует просто заряд юности. На наше поколение пришлась перестройка, включились средства массовой информации, стали все это мусолить – и началась чертовщина. С этого момента все происходило по сценарию спортивно-зрелищных мероприятий. Группа оказалась абсолютно не готова к большой аудитории. Стадионы, безликая толпа, живущая по своим законам, какие-то девочки в тельняшках, фенечки… Балаган. Стало непонятно, ради чего это делать. Увидев это несоответствие своего статуса своему самоощущению, я ушел. И, когда я начал делать клуб “Там-там”, я как раз хотел предостеречь людей другого поколения от желания выстрелить, от этой ошибки.

Культурная ситуация, сложившаяся в начале 90-х, была болезненно парадоксальной. Границы теперь были открыты – но пересекать их по-прежнему могли только избранные, только уже не по политическим, а по экономическим причинам. Музыкантов теперь никто не ущемлял и не контролировал – но и опекать их централизованно больше никто не собирался: выплывайте, мол, сами. Новые пластинки теперь не нужно было доставать на черном рынке, но на рынке “белом”, свободном, никто не спешил пускать в оборот товар, выгода от которого в обновленных условиях жизни представлялась сомнительной. Молодые люди, бравшиеся за инструменты, готовы были сочинять и транслировать сверхновый звук – однако делать им это было негде и по большому счету не для кого. Создание новых культурных пространств в то время стало уделом одиночек-энтузиастов и прибившихся к ним аутсайдеров – и неудивительно, что получившиеся в итоге оазисы были больше похожи на клоаки.

Андрей Алякринский

Никакой клубной культуры в то время еще не было. Сева Гаккель бывал в Нью-Йорке и Лондоне, видел, как это там происходит, был в CBGB , был знаком с группой Sonic Youth , еще с кем-то. Его идея заключалась в том, чтобы построить клуб, в который он сам ходил бы, если бы ему было двадцать. Что ему и удалось.

Всеволод Гаккель

В Нью-Йорке я был поражен сбалансированностью, которую там увидел. В этом городе было множество уровней бытия: рядом с супергруппами и Madison Square Garden – гигантское количество клубов, альтернативных, экспериментальных, джазовых, блюзовых, каких угодно. То есть ту жизнь, которую мне хотелось бы вести, когда я был молод, я увидел уже в старшем возрасте. Ничего похожего здесь не было, я очень заразился этой идеей, и когда клуб с полтыка стал получаться, я в первую очередь хотел молодых людей оградить от искушений – славой, гигантской аудиторией, деньгами. Я сформулировал свое определение андеграунда – это то, что существует независимо от формации. В советское время считалось, что андеграунд – то, что существует вопреки системе, подавлявшей идеи. Но вышло так, что все те люди, которые были в андеграунде, как только были сняты барьеры, с этим андеграундом спокойно распрощались и пошли зарабатывать деньги. То есть этот андеграунд был обусловлен чисто экономическими причинами. Для меня это было совершенно неприемлемо, и построение нового андеграунда 90-х было такой попыткой восстановить культурный слой, чтобы люди ощутили радость игры для маленькой аудитории себе подобных. То есть тех, кто понимает правила игры. Потому что только в таком случае эта игра становится взаимообогащающей, происходит натуральный обмен идеями, энергией.

Илья Бортнюк

С одной стороны, закончилась эпоха рок-клуба и всей постперестроечной эйфории, с другой – каким-то образом стала доступна свежая западная музыка. И стали возникать группы, играющие в новом ключе. Например, индустриальные. Я был продюсером такой группы “Монумент страха” – смесь Ministry и Revolting Cocks , они одними из первых у нас индастриал заиграли. С другой стороны, были группы, которые играли “манчестерскую волну” – “Улицы”, “Никогда не верь хиппи”. Панк-движение тоже было очень сильным. Еще были команды типа “Бироцефалов”, игравшие почти хардкор. Еще была очень сильная рокабилльная туса. В общем, была очень насыщенная музыкальная жизнь. Причем не искусственно созданная, как сейчас делается при помощи радиостанций и телеканалов, а естественная – слухи расходились моментально. Кто-то сказал: “Был на выступлении такой-то группы, это круто”. И на следующий их концерт уже набивался полный клуб.