Ника Черникова - Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко)

В потяжелевшей внезапно голове вихрем проносились бесчисленные картинки ее прошлого: удивительно яркие, цветные, почти реальные, но — прошедшие, безвозвратные, недосягаемые. Вот их с родителями большой дом в пригороде Токио. Она думала, ничто не заставит ее уехать оттуда, даже те страшные бомбардировки, прячась от которых в бункере, она дрожала от страха и теснее прижималась к материнской груди. Но жизнь переменчива, как весенний ветер в ветвях сакуры, и вот она, семнадцатилетняя студентка Гарварда, старательно изучает музыку, тайно лелея мечту о карьере оперной певицы.

— Поразительное отсутствие вокальных данных, — старый профессор качает головой. — Абсолютное.

— Вы еще услышите меня! — с вызовом кричит она и хлопает дверью, еще не зная, насколько она права. Старый профессор смотрит ей вслед.

Ее уже тогда настойчивая, напористая натура изо всех молодых сил рвалась наружу. Ей всегда казалось, что главное в достижении любых целей — это упорство и вера в победу, несмотря на ошибки, несмотря ни на что. Вот ее первый муж, не сумевший понять ее увлечения концептуальным искусством, как раз когда она начала делать первые успехи. Вот второй, чудный Тони Кокс, подаривший ей дочь, Киоко. Воспоминания роились, словно рассерженные пчелы в тесном улье, мелькали лица, всплывали события, даты, дни…

Тот день словно поделил всю ее жизнь на две половины: до и после, он стал точкой отсчета, ее главным рубежом. Лишь много позже, годы спустя, она поняла, что все ее поступки и решения, верные и неверные, все головокружительные взлеты и ошеломительные падения, каждый шаг, каждое слово, все, абсолютно все в ее жизни происходило для того, чтобы она узнала о нем в тот ясный летний день.

Как получилось, что в 1965 году, живя в Англии, она ничего не слышала ни о нем, ни о его ансамбле, она не знала. Откровение настигло ее в какой-то лондонской кофейне, где она вдруг замерла. Старый трескучий радиоприемник в углу негромко передавал, похоже, ей одной не знакомую песню: официантка качала головой в такт, посетители кафе двигали губами, неслышно подпевая мужскому голосу, доносящемуся из динамика, который пел:

Она не знала, что за человек за несколько минут сумел выразить все, что она сама боялась произнести вслух так долго, не знала, как его имя, сколько ему лет. Она знала только одно — что теперь ни за что не позволит ему уйти из своей жизни. Ни за что.

— Кто это? — Спросила она сидящую за соседним столиком группку старшеклассниц.

— Вы что? — Девицы закатили глаза. — Это же «Битлз»!

Это было как вспышка, секундное ослепление, парализующее нервную систему, останавливающее сердце, словно по мановению волшебной палочки невидимого чародея. А потом тишина и абсолютная ясность мысли.

Она все решила сразу, за себя и за него, как-то мгновенно начав воспринимать их еще несуществующую пару как единое целое, разделенное кем-то в незапамятные времена на две половины, обреченные на вечный поиск, и вот, наконец, чудесным образом воссоединенное. Это было с ней впервые — после всех ее влюбленностей и любовей, после браков и расставаний тем увереннее она признавалась себе в этом — это случилось с ней впервые, когда она в одно мгновение поняла и увидела свое будущее, лишь только поймав отражение собственного лица в стеклах его очков… Пока еще в воображении. Но она была уверена, что именно так все и будет.

И в условиях такого невыразимого счастья от этой долгожданной и одновременно неожиданной находки было совершенно неважно, что она замужем, а он женат, что она старше его на шесть лет, что он — блистательный музыкант и миллионер, а она — всего лишь никем не признанная авангардистка. Было важно то необыкновенное совпадение кусочков мозаики, судьбоносного паззла, мгновенно собравшегося в ее голове и определившего всю ее дальнейшую жизнь.

Выставка в «Индике», модной лондонской галерее, должна была стать важным событием в ее карьере художника-авангардиста, поэтому она там дневала и ночевала, доводя своими бесконечными изменениями экспозицию до совершенства, а организаторов — до белого каления. Вечер накануне открытия был, естественно, самым напряженным: все было готово и ничего готово не было, она нервничала и нервировала, беспокоясь о завтрашнем дне, но было и еще кое-что, заставляющее ее судорожно сжимать кулаки и закусывать нижнюю губу. Она металась по галерее взад и вперед, не находя себе места, как вдруг услышала голоса.

— Черт побери, отличная идея: лезть на высоченную стремянку, рискуя разбить себе башку, чтобы увидеть на прикрепленном к потолку холсте микроскопическое «да». — Голос прервался мелодичным смехом. — Честное слово, если бы там было написано «нет», я бы тотчас ушел и никогда не вернулся, но этом столько позитива!

Она встала как вкопанная, с трудом справляясь с волнением. «Неужели получилось? Неужели получилось?» — застучало в висках. От внезапного осознания того, что ее мечта, которую она так долго вынашивала, ради которой она столько сделала, так близка к осуществлению, стало трудно дышать. Не нужно было заглядывать за угол, всем существом она и так знала, кто находится за ним.

В главном зале, возле одного из экспонатов — высокой белой стремянки, спиной к ней, едва ощущающей собственное тело, стояли двое — один из организаторов выставки, ее старый знакомый Джон Дэнбар и высокий длинноволосый брюнет в кожаной куртке, которому принадлежал одобрительно звучащий голос. Дэнбар оглянулся на звук шагов.

— А! Вот и автор собственной персоной!

Брюнет обернулся, обнаружив торчащие на носу, словно нарисованные, круглые очки с синеватыми стеклами. Приблизившись, она вдруг увидела в них свое отражение и почувствовала, как пол уходит из под ног: это было то самое ощущение абсолютной вселенской гармонии и всепонимания, которое она испытала впервые полтора года назад в лондонской кофейне, услышав его по радио.