Виталий Дмитриевский - Шаляпин

Конечно, дело было не только в названиях улиц и знакомых пейзажах. Театры Ковно, Риги, Софии находились в сфере влияния русского искусства, сохраняли традиции русской оперы, и это согревало душу Федора Ивановича. В интервью Шаляпин говорил: «Только в России театры не развлечение, а духовная потребность первой необходимости».

В апреле 1935 года Федор Иванович серьезно заболел. Вирусный грипп застиг его на пароходе, которым он возвращался из Америки в Европу. Из Гавра «скорая помощь» доставила его в парижский госпиталь.

Весть о болезни артиста облетает мир. В квартире беспрестанно звонит телефон, приходят телеграммы из Индии, Австралии, Японии, Америки. В середине мая кинохроника демонстрирует сюжет «Выздоровевший Шаляпин». В Англии по радио транслируется церковная служба «о выздоровлении Шаляпина».

Федор Иванович пишет С. В. Рахманинову:

«Вчера я встал наконец с одра. Как полагается — пошел помыться. Когда же увидал себя в зеркале, то невольно задал себе вопрос: как, собственно говоря, вел себя мой доктор или, вернее, что он чувствовал? Думал ли он, что, приходя, сидит у одра больного, или, может быть, соображал: сижу у больного одра, ибо, конечно, я был больше похож на одра… Ну, во всяком случае, слава Богу, я счастливо выпутался. Оказывается, я действительно был на краю смерти. Не знаю еще, как буду вести себя дальше. Все же мечтаю прокатиться на автомобиле и в Швейцарию, и в Тироль…»

Но чаще, чем Швейцарию, Федор Иванович вспоминал Россию, Волгу, рыбалку с Коровиным и Серовым в Охотине и в Ратухине, поездки с друзьями к Теляковскому в Отрадное.

Шаляпин был счастлив, когда летом 1904 года купил у К. А. Коровина участок земли на речке Нерли близ деревни Старово и с любовью его обустраивал. Коровин сделал для Шаляпина проект большого дома. «Серов, — вспоминал Коровин, — взглянув на него, с улыбкой сказал:

— Строить хотите терем высокий?

— Да, — ответил я. — „На верху крутой горы знаменитый барин жил по прозванью Карачун“».

«Терем» строил архитектор Виктор Александрович Мазырин (друзья звали его Анчуткой). Дом пахнул свежей сосной и радовал глаз. По ходу дела Шаляпин с Мазыриным вносили коррективы, разместили конюшни, коровники, сенной сарай, прорубили просеку к реке. На берегу поставили помост для рыбной ловли и соорудили просторную купальню.

Из Шато-де-Корметен Шаляпин писал Ирине в 1911 году: «Ничего себе… Французская деревня и парк, есть и речка, но все это не стоит и сотой доли нашего Ратухина».

И в самом деле, там сохранялся удивительный уголок русской природы, здесь Шаляпин освобождался от столичной суеты, чувствовал себя радостно и спокойно. Недалеко — Охотино, обиталище Коровина и Серова, рыбалка, неторопливые разговоры о жизни, об искусстве, о деревенских нравах и привычках, раздумья с местными степенными мужиками, пение… Собеседники душевно открыты друг другу, в общении обретают радость бытия.

К. А. Коровин вспоминал:

«Никон Осипович подошел к нам (Серову и Коровину на рыбной ловле. — В. Д. ).

— Эх, — сказал, — ну и парень хорош Шаляпин, только горяч больно. Казовый парень. Выпили с ним — согреться, конечно, он меня и спрашивает: „Спой-ка, — говорит, — песню каку знаешь старую“. Я ему „Лучинушку“ и пою, а он тоже поет.

— А как же, ведь он певчий, — сказал я.

— Э!.. То-то втору-то он ловко держит. Ну и голос у него хорош, мать честная, вот хорош. Так вот прямо в нутро идет. Так пою я, не сдержался, плачу… Смотрю-ка, гляжу — и он плачет. Вот и пели. Ишь чего — певчий! Где же он поет-то?

— В театре, — говорю.

— А жалованья-то сколько получает?

— Сто целковых за песню получает.

Никон Осипович пристально посмотрел на нас с Серовым и сказал рассмеявшись:

— Ну, полно врать».

…Недалеко, на левом берегу Волги, — имение В. А. Теляковского «Отрадное». Владимир Аркадьевич наследовал его от отца, военного инженера, генерал-лейтенанта, потомственного ярославского дворянина, почившего в 1891 году. Летом Теляковский собирал у себя друзей. В июне 1905 года Коровин написал здесь портрет читающего Шаляпина. Двухэтажный деревянный особняк с просторной террасой простоял почти век, в нем сменилось много разных хозяев, по халатности последних его владельцев в начале 1980-х годов дом сгорел. Восстанавливать его не стали; в окружении старых лип закопченный фундамент зарос ольховым кустарником.

Печальные воспоминания о родной земле не покидают Шаляпина даже в напряженных зарубежных гастролях. Конечно, они настигают его, когда он пишет письма Ирине, живущей в Москве. Сквозь описания своих успехов в Австралии проскакивает забавная фраза: «Жаль, нет времени, а то интересно здесь порыбачить!» Пражская газета «Народны листы» (29 декабря 1928 года) публикует статью Шаляпина «Моя жизнь скитальца», в которой он вдруг вспоминает, какой замечательный сорт огурцов выращивают в Ярославской губернии. В мае 1934 года из Тироля: «Снег под ногами хрустит — ночь темнущая, и щиплет нос и уши, прямо как в России». В мае того же года из польского Каунаса, бывшего российского Ковно: «Я затрудняюсь передать тебе чувства, которые переживаю здесь. Просто-напросто я в России!!!»

…В 1930-х годах шаляпинский дом в Ратухине приспособили под детский санаторий. Новые обитатели — юные пионеры маршировали под доморощенную песню неизвестного стихотворца:

Так запомнила эту песню Екатерина Дмитриевна Яковлева, служившая в санатории. В 1985 году дом Шаляпина по распоряжению местных властей сломали и на его месте построили унылый типовой санаторный корпус.

Свое обиталище в Париже на улице д’Эйло Федор Иванович любил и даже гордился им как одним из важных знаков своего признания. Как свидетельствовал Соломон Львович Поляков-Литовцев, много часов проведший наедине с артистом в пору работы над «Маской и душой», Федор Иванович нередко сам поражался богатой обстановке своего жилища: столовая мерцает серебряной и золотой утварью, художественными тканями, кабинет украшен коврами и дорогими картинами.

«Он иногда как со сна пробуждался и озирался с изумлением: „Неужели это мое жилище, Феди из Суконной слободы в Казани?“ Удивлялся — за что же это все мне? И в такие минуты, полуискренно большей частью, а иногда, пожалуй, и по-настоящему, впадал в самоунижение. „Вот: Горький — какой талант, какой великий писатель! Куда мне до него?“ Собеседник либо улыбается, либо, когда уже душа не стерпит, возразит с жаром: „Что за вздор, Федор Иванович! Куда вам до Горького?! Горький в исторически русском масштабе большой человек второго ранга, а вы первый человек, наряду с Толстым, Пушкиным, Глинкой, Мусоргским“.