Виталий Дмитриевский - Шаляпин

«Романсовая драматургия» инсценируется исполнителями на концертных площадках и воодушевленно принимается публикой. На романс «Вы просите песен» есть целых две ответные «козырные карты»: «Зачем ваша песнь так печальна» и «Я песен просила…». Тот же «Ямщик, не гони лошадей» вызывает бурную ответную реакцию — «Гони, ямщик!» и «Эй, ямщик, гони-ка к „Яру“!». Отклик на романс «Пожалей!» печально-безнадежен: «Я не в силах жалеть…». Темпераментный оптимистичный романс «Аллаверды» совмещает в себе вопрос и ответ, что неудивительно — его авторы, как объявлено в каталоге, «князья Вано и Сандро». Самые востребуемые публикой темы — тоска по прошлому и будущему, печаль, радость встречи, томное одиночество, измена, вероломство, ожидание любви, отвергнутая страсть, безумство внезапного увлечения, ностальгия… Темпоритмическая форма — вальс, куплет, полька, баллада…

Но не все так грустно в песенно-романсовой стихии. Звонко гремят и расцветают цыганская песня и пляска, горит душевным оптимизмом и светский романс с загадочным названием «Если завтра будет солнце — нам из Лондона пришлют». И конечно, полны бодрости, светлых надежд, кокетливой игры романсы, предназначенные, как предупреждает издатель, для мужского и женского исполнения — «Ах, я влюблен в глаза одни…» и «В одни глаза я влюблена!».

Песенно-романсовая лексика пронизывает любительское музицирование, озвучивается в названиях спектаклей, концертных программ и фильмов. Гвоздь сезона — кинокартина «Позабудь про камин — в нем погасли огни». По народно-песенным сюжетам песен и романсов ставится множество кинофильмов: «Стенька Разин» («Из-за острова на стрежень…»), «Ухарь-купец» («Песня про купца Калашникова»), они сразу завоевывают массового зрителя. К 1910 году в России насчитывается свыше трех тысяч кинотеатров, большинство их в Петербурге и Москве. А на концертных подмостках, в музыкальных салонах, в кабаре русский и цыганский романс начинает теснить новый популярный жанр — мелодекламация.

Эстрадное и академическое вокальное исполнительство часто переплеталось. На Нижегородской ярмарке 1909 года Леонид Собинов, подвизавшийся тогда в местной опере, услышал Надежду Плевицкую, восхитился ее пением и пригласил выступить в благотворительном концерте вместе с другими знаменитостями. Так Собинов ввел Плевицкую в столичный артистический круг. Солистка цыганского хора теперь поет в лучших концертных залах, в Московской консерватории, ее приглашают в Царское Село выступить перед императорской семьей. Как свидетельствуют очевидцы, во время выступления певицы на глазах императора блеснули слезы.

«Слушал вас с большим удовольствием, — признался Николай II. — Мне говорили, что вы никогда не учились петь. И не учитесь. Оставайтесь такой, какая вы есть. Много слышал ученых соловьев, но они пели для уха, вы же, наш курский соловей, поете для сердца».

Метафора «курский соловей» тотчас вошла в оборот, стала журналистским клише. «Высочайшее признание», разумеется, не помешало Собинову, Шаляпину, Рахманинову и многим другим артистическим авторитетам, не говоря уже о публике, восторгаться талантом Надежды Плевицкой. Сергей Васильевич Рахманинов на одном из концертов даже вызвался аккомпанировать Плевицкой народную песню «Белолицы, румяницы вы мои» в собственной аранжировке…

Надежде Плевицкой Шаляпин щедро дарил свои песни.

«Не забуду просторный светлый покой великого певца, светлую парчовую мебель, ослепительную скатерть на широком столе и рояль, — рассказывала певица. — За этой роялью Федор Иванович в первый же вечер разучил со мной песню „Помню, я еще молодушкой была…“. На прощанье Федор Великий охватил меня своей богатырской рукой, да так, что я затерялась у него где-то под мышкой. Сверху над моей головой поплыл его незабываемый бархатный голос, мощный соборный орган:

— Помогай тебе Бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли принесла, у меня таких нет, я слобожанин, не деревенский.

И попросту, будто давно со мной дружен, он поцеловал меня».

В манере пения Плевицкой заметно влияние Шаляпина. «Какими-то особенными шаляпинскими значительными… вокальными штрихами иллюстрирует она свои „сказания“, дополняя вокальное исполнение чрезвычайно выразительной мимикой и жестикуляцией», — свидетельствовал композитор и музыкальный критик А. А. Затаевич.

Шаляпин относился к успеху эстрадных звезд заинтересованно и ревниво. Константин Коровин и Валентин Серов поддразнивали певца, сравнивая со знаменитой Варей Паниной:

— Цыганка одна поет лучше тебя. Поет замечательно. И голос дивный.

— Ты слышал, Антон, — возмутился Шаляпин. — Коську пора в больницу отправить. Это какая же, позвольте вас спросить, Константин Алексеевич, Варя Панина?

— В «Стрельне» поет. За пятерку поет. И поет как надо…

Друзья пробуждали в Шаляпине азарт творческого соперничества.

Варей Паниной восхищались Л. Толстой, Куприн, Шаляпин, Теляковский. Большой любитель эстрадной песни Николай II приходил на выступления артистов в Дворянское собрание, в Мариинский театр.

Впрочем, Федор Шаляпин и Варвара Панина не были конкурентами, оба они вписывались в сонм звезд русской эстрады. «Очи черные» Шаляпин взял из репертуара Паниной и любил исполнять на концертах и в дружеских компаниях.

Стремительный взлет популярности цыганки Варвары Паниной, «звездные часы» деревенской девушки Надежды Плевицкой, чудесное превращение безвестной хористки в певицу феноменальной по масштабам славы Анастасию Вяльцеву — все это напоминало судьбу Федора Шаляпина. Критик А. Р. Кугель называл их пение «языком сердца», связывал любовь к цыганскому пению с исторической «тоской русского человека по цыганскому житью». Видимо, не случайно одним из любимых героев Шаляпина был пушкинский Алеко в опере С. В. Рахманинова.

Расцвету концертного исполнительства способствовала неожиданно открывшаяся «волшебная» возможность воспроизводить, копировать, тиражировать, распространять по России песенное искусство, эстрадные программы, классическую музыку в виде граммофонных дисков, в сопровождении фото-и киноизображений. Импресарио-менеджеры, предприниматели, посредники-поставщики «художественного товара» спешат заполнить торговые прилавки своей продукцией. Производство грампластинок ставится на промышленный поток. Граммофон прочно внедряется в повседневный быт, записи влияют на вкусы и пристрастия самых широких слоев населения, меняют ориентиры в культуре, в общественной, художественной, повседневной жизни.

Эстрада веселит, развлекает, но и ей не чужда социальная тема. На фоне революционных событий возрастал интерес к песням о безрадостной жизни народа, бедноты, солдат. Песни фабричного быта в дешевых изданиях Ямбурга, Сытина, Белашева, в сериях «песен тружеников и тружениц», «плотников, сапожников и портных», «каторжан и колодников» и других распространялись в так называемых «садовых дивертисментах», на «трактирной эстраде». С. Г. Скиталец, знаток городского быта, часто знакомил друзей с образцами мещанской и тюремной надрывной лирики, сочетающей отчаяние, беспросветную горечь, залихватское веселье с солдатскими песнями, ставшими популярными после Русско-японской войны.