Олег Мухин - Pink Floyd: Кирпич к кирпичу

КРИС САЛЕВИЧ: Почему, ты думаешь, «Dark Side Of The Moon» был столь успешным альбомом?

РОДЖЕР УОТЕРС: Он очень хорошо сбалансирован и хорошо построен динамически и музыкально, и я думаю, его идеи волнуют слушателей. Он дает удовлетворение. Я также думаю, это был первый альбом такого рода. Люди часто ссылаются на пластинку «SF Sorrow» группы «The Pretty Thinghs» как на имеющую похожую форму — они обе были сделаны в одной и той же студии примерно в одно и то же время, — но я считаю, наш альбом был первым полностью связным альбомом в истории рок-музыки. Концептуальным альбомом, приятель! Я всегда полагал, что он будет невероятно успешным. У меня были такие же предчувствия и относительно «The Wall». К концу студийной работы, приблизительно тогда, когда я сводил дорожки, у меня появилось приятное чувство удовлетворения от обеих пластинок. Ты отошел от них, и каждая из них совершенна. Но, конечно, «Dark Side Of The Moon» покончила с «Pink Floyd» раз и навсегда. Добиться успеха — это цель любой группы. И когда вы достигаете его, все кончено. Оглядываясь назад, я думаю, что «Pink Floyd» кончились в тот момент, как это произошло.

КРИС САЛЕВИЧ: Не считая морального дискомфорта, каковы были основные проблемы, связанные с таким громадным успехом?

РОДЖЕР УОТЕРС: Главным образом одна проблема — что делать со всеми этими деньгами! Ты мечтаешь о том, как грандиозно мог бы их потратить. Но в конце концов решаешь их не тратить!

КРИС САЛЕВИЧ: Насколько комфортабельно ты себя чувствуешь, делая сольные пластинки? Не беспокоит ли тебя, что ты, вероятно, не будешь иметь такого же успеха, как «Pink Floyd»?

РОДЖЕР УОТЕРС: Да, но этому беспокойству я стараюсь не поддаваться. Однако я признаюсь, что не использую в достаточной мере воображение в своем сочинительстве, поскольку мой творческий процесс весьма пассивен, имеет нечто общее с групповым подсознанием, с которым я мог бы сделать еще один альбом, способный взволновать миллионы. Я все время ищу счастливое стечение обстоятельств, которое произошло с «Pink Floyd» дважды: с альбомами «Dark Side Of The Moon» и «The Wall».

КРИС САЛЕВИЧ: Ты не рассматриваешь их как логическое завершение своего творчества?

РОДЖЕР УОТЕРС: Ну нет. То есть да, конечно, я рассматриваю их как логический итог процесса сочинительства. Но тот факт, что эти альбомы покупают не только тинейджеры, на которых ориентируется рынок звукозаписи, то, что они дошли до других людей, которые стали покупать их в невероятных количествах, это необычно. И ты не можешь объяснить это только тем, что каждая имела хит-сингл и что они содержат несколько хороших мелодий. Существует масса дисков, на которых записаны хорошие мелодии. Но очень редко удается послушать альбом, который задевает чувствительные струнки души, который соединяет поколения. Рок-н-ролл становится взрослым, и его первые слушатели становятся старше вместе с ним. И если ты сможешь снабдить их материалом, подходящим для взрослых, тогда они купят его.

КРИС САЛЕВИЧ: Я нахожу интересным то, что ты называешь свою работу пассивной.

РОДЖЕР УОТЕРС: Я бы не сказал, что она обязательно пассивна, но в целом процесс сочинительства чрезвычайно пассивен. И в определенных отношениях на каждый альбом эта пассивность распространяется. Я никогда не прихожу сюда весь в поту и не говорю (говорит голосом Безила Фолти): «Порядок, я собираюсь написать песню о Маргарет Тэтчер». Если я просыпаюсь утром, лежу в ванне и чувствую, что вхожу в странное, отстраненное состояние, тогда я знаю, что мне стоит прийти сюда и попробовать взять пару аккордов на каком-нибудь инструменте — ну, это всегда либо рояль, либо гитара. И я просто сижу здесь, пока песня не появляется. Я могу сочинять почти в любое время дня, но почти никогда поздно вечером — это может быть неприятно для людей вокруг тебя, а ты не должен ни на что отвлекаться.

КРИС САЛЕВИЧ: Ты говорил о том, что твое пассивное сочинительство приходит из подсознания. Ты много читаешь книг по философии или психологии?

РОДЖЕР УОТЕРС: Нет. Меня действительно интересуют эти сферы, но у меня рано возникло отвращение к таким книгам, и я нахожу их очень трудными для чтения. Ребенком я не имел привычки читать. Когда я стал подростком, у меня был период, когда я читал Джеймса Джойса, потому что его читали хиппи. Потом я получил очень поверхностное представление о той литературе, которая могла бы доставить мне радость. Но сейчас, если бы я сидел на пляже, я предпочел бы прочесть «А Ship Must Die» («Корабль должен погибнуть») или что-то наподобие. Мне очень нравятся эти запутанные морские истории о Второй мировой войне в стиле Хорн-Блоуера.

КРИС САЛЕВИЧ: Ты изучал архитектуру. Ты хорошо рисовал?

РОДЖЕР УОТЕРС: Не в школе, нет. Сейчас я немножко умею рисовать. У меня сильная тяга к образованию. В Кембридже я ходил в школу, в одну из тех классических средних школ, к которым Тэтчер собирается вернуться, где меня держали за полного идиота по всем предметам, в особенности по английскому языку. Учитель рисования был такой неумелый, что его все равно что не было. Большинство учителей были абсолютными свиньями, и школа была интересна только тем, что давала возможность поступать в университет, в частности в Оксбридж. Это была настоящая скотобойня. Я ненавидел ее. Все, что они делали, — это определяли твою профессиональную пригодность и натаскивали по профильным дисциплинам. Я обнаружил, что физика и подобные ей предметы достаточно легки, чтобы с ними справиться, поэтому меня отправили по этой дорожке. Когда я закончил школу, я был готов поступать в Манчестерский университет на инженера-механика. Но внезапно я подумал, что еще три года обучения я не выдержу. Поэтому я сделал годичный перерыв. Затем я сделал выбор в пользу Национального института промышленной психологии, в котором я сдал целую кучу экзаменов — относился я к этому совершенно без энтузиазма. Мне сказали, что из меня получится хороший архитектор, что звучало не так грустно, как инженер-механик. Поэтому я сказал: о'кей. Потом мне пришлось научиться рисовать, потому что они хотели, чтобы у меня была папка с рисунками для твоего интервью.

КРИС САЛЕВИЧ: Они ничего не сказали о склонности к музыке?

РОДЖЕР УОТЕРС: О нет, они не увидели во мне этого. Но как бы то ни было, музыка — это только математика. Она — еще один способ интерпретации математики, музыкальные интервалы также являются математическими интервалами. Если ты удвоишь частоту ноты, она становится октавой. Мы называем это музыкой, но наш мозг думает: «О, здесь в два раза быстрее!» Впрочем, должен признать, я никогда не видел музыки в математике. Она была для меня совершенно нудной работой. Мне она была абсолютно неинтересна. Я никогда не видел красоты в математике.