Михаил Башкиров - Низкий криминал, или Банный вор

Даже в бане чувствовалась разыгравшаяся весна.

Курсант уже ушел, и парень с большой сумкой тоже. Но зато две соседние кабинки оказались заняты.

Вор окликнул каргу. Дождавшись, когда, открыв кабинку, она уберется восвояси, закурил и незаметно, привычным движением пальцев заклинил язычок замка.

Будет смеху, если Серега, притащив в очередной раз чтиво, прознает о сегодняшнем рецидивном визите…

А может, пока не поздно, рвануть отсюда во все лопатки?.. Зачем зря рисковать, да и гвоздь в качестве отмычки может подвести…

Прикрыв дверцу, вернулся в парную и там тщательно пытался выбить из себя дурь.

– Трусоват стал, трусоват. Не будешь угонять «Жигули» и шарить по квартирам, – убеждал вор себя шепотом, охаживая крепким веником то грудь, то спину. – Браться надо за то, что по силенкам… Грабитель из тебя никудышный, да и писатель тоже…

После парной вор встал под ледяной душ.

Среди тяжелых скамеек белели тела людей – сквозь струйки воды они походили на ленивых рыб.

По силуэтам вор насчитал человек пять, не больше.

Оставив таз на ближней скамье, вышел на сияющий кафель, прошелся вдоль кабинок – и вдруг обнаружил, что он совершенно один.

Карга куда-то испарилась.

Заглянул в моечную – никто не собирался выходить. Было слышно, как гудят под кранами тазы да шумит незанятый душ.

Вернулся к кабинкам, еще раз огляделся. Только сквозняк шевелил тяжелую гардину перед входом.

Вор быстро достал отмычку, без суеты открыл ближнюю дверцу.

И, начав прощупывать карманы, услышал шаги.

– Попался, ворюга! – выкрикнула карга, приступая со шваброй наперевес. – Думал, я тебя, ирода, не узнаю, думал, забыла, как ты курил-курил, а потом – раз – и обчистил того дядечку!..

Рядом с нею наступали, покачиваясь, слесарь с черным разводным ключом и толстый кочегар в порванной закопченной майке.

– Ишь, усы отрастил, изверг! – не унималась карга. – Сейчас за тобой приедут, уже вызвали!..

Вор попятился, бухнулся на сиденье, сдернул чужую рубаху и, прикрываясь ею, понял, что теперь не убежать.

И вдруг вся прошедшая жизнь, как в перевернутом бинокле, отпрянула вдаль, стала маленькой и никому не нужной, и ничего нельзя было поделать, только сожалеть о потерянном и догадываться, что ему так и не написать – ни романа, ни повести, ни даже крошечного рассказа…