Наталия Соколовская - Любовный канон

Надо было искать постоянное жилье, ведь съемное съедало все деньги. Паша сказал, что квартиру ни за что не разменяет, и опять пригрозил лишением прав. Тогда Медея устроилась работать дворником. Им, по крайней мере, давали служебную площадь. В своей упрямой любви к последнему не-Ясону она готова была зайти как угодно далеко.

Однажды мы с моим тогдашним другом возвращались из поздних гостей.

Стояла белая ночь, тихая, как помешательство.

На пустом Загородном, недалеко от метро «Пушкинская», но ближе к «Техноложке», я увидела махавшую метлой Медею. Уж лучше бы она улетела куда-нибудь на этой метле. В свои волшебные края, что ли.

Медея улыбнулась нам с царственной невозмутимостью, точно все происходящее было как дважды два.

Пока мы болтали о том о сем, с Московского проспекта свернула белая «Волга». За рулем вальяжно сидел не-Ясон. Медея быстро закинула в машину свою метлу и была такова.

Обещанная свадьба действительно состоялась. Только ни я, ни кто-либо из прошлых или настоящих друзей Медеи на ней не присутствовал, потому что не-Ясон решил владеть Медеей безраздельно и бдительно всех от нее отсек. В этом он проявил себя настоящим специалистом.

А потом я уехала из своего города, и с Медеей мы только перезванивались. Иногда мне рассказывали о ней общие друзья. И в этих сведениях не было ничего утешительного, потому что, как выяснилось, не-Ясон на Медеиной «Волге» начал подруливать к барышням. И вообще, для семейной жизни он оказался непригодным.

Через четыре года Медея развелась с последним не-Ясоном. Но до этого она успела, поделив со своим бывшим Пашей детей, вернуться в Колхиду. Старший сын уехал с ней, а младший остался с отцом. Так мальчики сами решили.

На родине Медея устроилась работать учительницей русского языка и литературы. Она все-таки нашла способ сохранить верность первому, настоящему Ясону. Мифические существа всегда умеют настоять на своем.

Медее выделили квартиру при школе, и все наладилось, и кипение страстей прекратилось. Вот только с разделением сыновей смириться она никак не могла.

Спустя годы я слышу, как, понизив голос до обычных своих сердечных вибраций, Медея говорит мне: «Слушай, дорогая, надо любить. Любить – страшно, но только любовь делает нас людьми».

Кому, как не ей, почти богине, было знать это.

Жизнь держится на внутренних рифмах, субстанции эфемерной, но прочной, как слюна ласточки.

Мой побег, в отличие от Медеиного, удался лишь со второго раза. Побег – это, в сущности, попытка суицида. Будешь повторять, пока не получится. Неизбежность миграции птиц. В один прекрасный день ты чувствуешь, как тебя подымает , и бессмысленно этому противиться.

В Москву, в Москву! Я желала ее, как три сестры, вместе взятые. Москва казалась близкой: полчаса на метро и – вокзал, и стоимость плацкартного негордого билета такова, что и школьник, сэкономив на завтраках, мог себе позволить, а ночь в поезде не в счет.

Однако прежде Москвы был сорвавшийся побег к Тае, в Архангельск. В этом названии мне до сих пор слышится плеск ангельских крыльев, а тогда – каким спасительно-прекрасным при наличии таких небожителей, архангелогородок и архангелогородцев, представлялся мне этот город…

Мы познакомились в университете, на филфаке, где Тая училась на заочном и куда я сбегала продышаться после занятий в инженерном вузе, навязанном мне самым жестоким образом. Среди аргументов «за» были и надежная специальность , и верный кусок хлеба , и нужность профессии … Спустя время, уже вдогонку , будет доноситься что-то про непрерывный стаж , потому что разрыв больше месяца влияет на больничный и на пенсию , и прочие наставления, основанные на жизненном опыте , но имеющие к сути вещей отношение гораздо меньшее, чем вспышка сверхновой к морским приливам. Унизительно испытывать судьбу – дар Божий – проверенными домашними заготовками, к которым, за неимением лучших точек опоры , прибегает большая часть рода человеческого.

От ненужного вуза в моей памяти остались, как ночной кошмар, листы несвежего, залапанного в тщетной борьбе с начертательной геометрией ватмана, на котором самым непостижимым образом проникали друг в друга, да еще умудрялись при этом свободно вращаться разнокалиберные втулки и болты. И было это так окончательно непредставимо на двухмерном пространстве листа, что спасительно-ироничная мысль об эротическом подтексте этих художеств не приходила мне в голову.

Зато чуть позже я поняла, сначала интуитивно, а потом догадавшись проверить свою догадку эмпирическим путем, что пространство есть материальное воплощение времени, притом что они равновелики и друг без друга не осуществимы, и главное – что эта нехитрая комбинация, помноженная на «человеческий фактор», и является судьбой.

Побегу в Архангельск помешала вызванная родителями в качестве подкрепления Лидия, отцова мать, женщина прямая и властная, похожая на свое отдающее терпкой виноградной косточкой имя. Она приехала накануне отлета, потребовала меня на кухню, стукнула кулаком по дрогнувшему столу и так крикнула: «Не поедешь, и все тут!» – что какая-то ось внутри меня сместилась, и я поняла: «Не поеду». И билет на самолет, предусмотрительно спрятанный в «Мифы Древней Греции» Куна, пропал. Я даже сдавать его не стала, провалявшись два дня лицом к стене и малодушно не отвечая на Таины телефонные звонки.

Бабкин потенциал меня подорвал. Она хотела наставить меня на путь истинный , но именно это она, сама того не ведая, и сделала. То, что, по неведению , казалось упущенным шансом, было на самом деле легко устраненной помехой на основном пути следования. Ось не сместилась, а встала на место. Лидия была лишь слепым орудием : думая, что определяет мою судьбу, она именно это случайно и сделала, заодно приняв участие в судьбе собственной, которой, спустя несколько лет, нужно будет иметь меня поблизости.

Итак, спустя несколько лет, я шла по осенней аллее к больничному корпусу. Я приехала из Москвы, потому что мне позвонили и сказали: скоро . Это «скоро» могло случиться минувшей ночью, а могло через неделю. В коридоре, возле отдельной палаты, отведенной Лидии исключительно по случаю умирания и благодаря тому, что моя тетка, дочь Лидии, была врачом и сумела договориться , переминалась немногочисленная родня.

Когда я вошла в палату, тетка уступила мне место на табуретке рядом с Лидией. Табуретка была теплой, в палате было сумрачно и прохладно. Тени деревьев покачивались на стенах. Это была точка судьбы, в которой слова здесь и сейчас подтверждали свою синонимичность и где я была для чего-то нужна.