Наталия Соколовская - Вид с Монблана

Мальчик и девочка шли в школу.

Впереди, за рекой, над куполами Лавры в золотом облаке сияло бесплотное зимнее солнце. И, глядя на реку, солнце и купола, дети вспоминали о старике, о его словах, что прежнее пройдет.

…Когда две недели назад учительница вошла в класс, в их пятый «а», сформированный из бывших трех четвертых, – никто не встал. Вопиющее нарушение правил: все знали, что положено здороваться вставанием, если в класс входит взрослый. Но делать это просто так у них не было сил, а в старой седой женщине с прозрачным лицом и водянистыми подглазьями никто не признал всегда подтянутую Аллу Степановну, завуча младших и средних классов.

– Здравствуйте, дети!

По классу прошел шелест, и крышки парт начали нестройно стучать.

– Садитесь. – Алла Степановна обвела глазами то, что осталось от параллели. – А теперь давайте поприветствуем друг друга по-настоящему.

И тогда класс сорвался с мест, и крышки стукнули громко и слаженно, так, что Алла Степановна засмеялась.

– Вот теперь я вижу, что вы рады встрече. Я буду вести у вас новый предмет, географию. И еще один новый предмет, физику. Но это пока не вернется с фронта учитель физики. А он скоро вернется. – Алла Степановна сделала ударение на слове «скоро». – Садитесь. Кто дежурный?

Все подняли руки.

– Отлично. Первая колонка, правый ряд.

Встала девочка.

– Пожалуйста, назовись.

– Александра Прозорова.

Девочка отвечала тихо, чуть задыхаясь. Алла Степановна смотрела на нее, словно прикидывала, справится ли.

– Хорошо. Приведи в порядок доску.

На доске остались нестертыми еще с тех пор темы выпускных сочинений.

Девочка повернулась к учительнице, спрашивая глазами, что делать. Было заметно, как слева, на груди, колыхалось белое крылышко ее парадного передника, одетого поверх свитера.

Обращаясь к классу, Алла Степановна сказала:

– Мы должны двигаться дальше.

Тогда девочка взяла в руки тряпку, белую, заскорузлую от мела.

– Подожди, я полью.

И Алла Степановна подняла стоящий возле буржуйки чайник.

Она плеснула воды в подставленные девочкой руки, и помещение вдруг наполнилось привычным, ни с чем не сравнимым запахом мокрой меловой тряпки, и весь класс шумно потянул носами.

Здесь, на краю мира, который когда-то был его миром, старик оказался против своей воли. Его лишили всего и отправили сюда, в место безвидное и пустынное. Рядом с его новым жилищем протекала река. Эта была та же река, что и возле его прежнего дома. Но здесь воды ее текли вспять.

Со своего нового берега он видел оставленный им город и обещал себе никогда не возвращаться, но однажды не сдержал слова, потому что пришло время и тот, у кого был ключ от бездны , снова открыл ее.

Пока еще были силы, старик поднимался на крышу дома. За ним всегда увязывался мальчик. Однажды к ним присоединилась девочка.

В те дни над городом носилась метель, срывая с крыш полотнища снега. Полотнища метались, закручивались вверх и опадали, и казалось, что город раскачивается на них, парит между небом и землей.

«Граде небесный», – обращался к этой белой мгле старик. И еще говорил: «Вот скиния Бога с человеками», и слезы катились по его лицу.

Мальчик родился накануне переезда на новое место. Когда он смог видеть и понимать, то узнал, что живет на окраине, на правом берегу реки.

Улица, на которой стоял их единственный в округе каменный дом, называлась Пустой. Параллельно ей шли улицы Глухая и Молчаливая, застроенные деревянными двухэтажными жилыми бараками.

Но были здесь и другие постройки, старые. Например, бумагопрядильная фабрика на той стороне реки, откуда соседка, прядильщица Антонина, приносила разноцветные, закрученные косичкой нитки мулине. Или казармы бывшего Новочеркасского полка, теперь там снова была казарма, и в ней работала поварихой другая соседка, Евдокия. Или здание пожарной части с башенкой-каланчой, на которую однажды ему посчастливилось подняться благодаря соседу, начальнику пожарных Василию. Еще было штабное здание полигона, где до своего ареста служил отец мальчика. А если сесть на трамвай и ехать среди кустарников и болот в самый конец проспекта имени Ленина, то можно было увидеть целый маленький город из таких зданий: трамвайное кольцо находилось возле больницы Мечникова, в одном из корпусов которой, на отделении общей хирургии, работала его мать.

Сложенные из темно-красного кирпича, как бы изнутри прокаленные, простые и надежные, похожие, благодаря чуть зауженным окнам, на средневековые крепости, эти здания фиксировали местность, придерживали ее так же, как тяжелое пресс-папье, бронзовый колокольчик и массивная чернильница с медной крышечкой придерживали на письменном столе старика бумаги, готовые улететь при любом сквозняке.

Комнату в многонаселенной коридорного типа квартире отец мальчика получил от работы. А до того молодые жили на Петроградской стороне, то у одной, то у другой родни. Отдельную комнату в коммуналке родители называли счастьем, потому что она была своя. «Какое счастье», – говорила мама, застилая по воскресеньям обеденный стол свежей скатертью. «Какое счастье», – говорила она, купая мальчика в оцинкованном корытце, похожем на серебряный кораблик. «Какое счастье», – говорила она, отдергивая по утрам занавески на высоком окне, и добавляла: «Наша рабочая слобода».

Когда мальчик подрос, он догадался, что жить маме нравилось больше «на левом берегу». Часто в свободные от дежурства вечера она, пораньше забрав мальчика из детского сада, выезжала с ним в город.

Места, по которым они гуляли, мама называла не так, как называли их соседки, когда готовили обед на большой коммунальной кухне, и не так, как называли их в его детском саду, а потом в школе. Республиканский мост волшебным образом превращался в Дворцовый, проспект Двадцать пятого Октября в Невский проспект, а площадь Жертв Революции – в Марсово поле.

В доме на Пустой улице, кроме обычных жильцов, имелись еще и выселенные. Так называли между собой соседки несколько учительских семей, переселенных на правый берег из города. В коммуналке мальчика такая семья тоже была. И состояла она из одного-единственного человека – старика.

Раньше старик жил на Васильевском острове и преподавал историю. «В какой-то майской гимназии», – сказала на кухне соседка Антонина.

Но за год до рождения мальчика преподавать историю старику запретили и из прежней квартиры выселили.

На новом месте ему предложили вести русский язык и литературу. Кто-то из учителей потом рассказывал, что в ответ на это предложение старик рассмеялся. Но директор пожалел его и дал работу в школьной библиотеке.