Сергей Григорьев - Малахов курган

– Ну да, конечно! Войска видели меня. Думаю, что этого для воодушевления солдат довольно.

– Разумеется, ваша светлость!

– Я отправлюсь на Северную. Я вполне на вас полагаюсь, Владимир Алексеевич! – говорил Меншиков, допивая чай прямо из стакана.

– Рад заслужить доверие вашей светлости!

– «Ваша светлость, ваша светлость»! – передразнил Корнилова Меншиков, вставая. – Меня зовут Александр Сергеевич! Какой вы свежий – прямо корнишон с грядки! Как будто вы на бал собрались.

Корнилов любезно улыбнулся, и князь мог считать, что каламбур, основанный на созвучии фамилии Корнилов и слова «корнишон», удался.

Когда Меншиков и Корнилов садились на коней у штаба, к ним подъехал лейтенант Стеценков и доложил Корнилову, что, не встретив его на бастионах, сам решился снять оттуда юнкеров [236], чтобы, не дай бог, никого из них не убили. Среди юнкеров находились подростки четырнадцати-пятнадцати лет.

Меншиков, прислушиваясь к разговору, вставил:

– Пришлите их ко мне, лейтенант, – я дам пять крестов. Возложите на достойнейших из юнкеров от моего имени.

– Слушаю, ваша светлость.

Корнилов проводил Меншикова до Графской пристани и тут с ним простился, а сам в сопровождении флаг-офицера Жандра направился к Пересыпи и тут встретился с Тотлебеном. Они съехались, остановили коней и поговорили о том, как протекает бой.

– Все идет, как следовало ждать, – говорил Тотлебен уверенно. – Потери, принимая во внимание количество снарядов, невелики. Я полагаю, на пятьдесят выстрелов противника у нас приходится один убитый или раненый. Не более. Это немного.

– Иногда один стоит десятерых.

– Даже и ста! Я распорядился, чтобы морские батальоны и пехота разместились по возможности безопасней.

– Надо озаботиться устройством блиндажей и укрытий для людей, а также траверсов от продольного обстрела, – сказал Корнилов.

– Конечно! Будет исполнено. Потом. Но главное – сегодня поддерживать огонь до вечера, расчищать амбразуры, оберегать пороховые погреба. Я так и распорядился.

– Вы уверены, что мы продержимся?

– Не вижу причин сомневаться.

– Не забудьте: неприятельский флот еще не заговорил.

– Флот не решится близко подойти к береговым батареям. Сюда они с кораблей не достанут. Главное – не прекращать пальбу. Нечего жалеть порох.

– Вы видели князя?

– Да, он объехал Корабельную сторону, здоровался с войсками. Ему не отвечали.

– Всегда так. У его светлости слабый голос. Его не слышат.

– Да еще при такой канонаде! Он хотел быть у вас. Как его самочувствие?

– Мы виделись. Я проводил его до Графской. Самочувствие как будто хорошее. Он утомлен, но все-таки сострил: сравнил меня со свежим огурцом.

– Да, у вас довольно свежий вид. Однако и вам, Владимир Алексеевич, полезно несколько отдохнуть. Заснуть вы не заснете, а полежать хорошо. Ведь дело еще только в первой половине. Все распоряжения мной сделаны. Вам нечего себя подставлять под английские снаряды. Не ровен час… Вам все известно, что делается на левом фланге, от его светлости и вот от меня. Право же, поезжайте-ка до дому!

– А вы, Эдуард Иванович? – улыбаясь, спросил Корнилов.

– Я? Я еще не был на правом фланге.

– Но и вы устали! Я не могу вам на комплимент ответить комплиментом: у вас очень утомленный вид. Вам тоже надо помыться и полежать. Все, что делается на правом фланге, я вам доложу подробно. Им не хватает только воды – я распорядился послать. Право, так… Я всё там видел.

– Нет. Знаете русскую пословицу: «Свой глаз – лучший алмаз».

Они разъехались: Тотлебен направо, Корнилов с Жандром налево. Держась с адмиралом стремя в стремя, Жандр продолжил уговоры Тотлебена, чтобы Корнилов отдохнул.

– Оставьте это, Александр Павлович! – оборвал Корнилов своего флаг-офицера. – Что скажут обо мне солдаты, если меня сегодня не увидят!

Жандр умолк. Миновав Пересыпь, они поднялись по крутой тропинке прямиком к Третьему бастиону. Тут их встретили начальник артиллерии Ергомышев и командир бастиона Попандопуло со своим адъютантом. У Попандопуло голова была обмотана по самые глаза, как чалмой, белой повязкой.

– Вот, англичане из меня турка сделали! – пошутил Попандопуло.

И точно, носатый, черный, как жук, Попандопуло походил в своей чалме на турка. У Корнилова мелькнула мысль: как это человек может еще шутить, когда всего час тому назад у него убило сына!

На бастионе то и дело рвались бомбы. Все стали убеждать Корнилова не подвергать себя опасности, обещая ему, что каждый свято исполнит до конца свой долг.

– Я знаю, господа, что каждый из вас поступит, как честь и обстоятельства требуют, но я в такой торжественный день имею душевную потребность видеть наших героев на поле их отличия! – отвечал Корнилов.

Покинув Третий бастион, Корнилов поскакал вдоль траншей к Малахову кургану. На пути туда он, увидев открыто стоящие батальоны Московского полка, послал Жандра с приказанием отвести солдат за Лазаревские казармы: их старинные стены, построенные в пять кирпичей, могли служить хорошим прикрытием. Исполнив поручение, флаг-офицер нагнал адмирала за мостом через Доковый овраг. Корнилов стоял, окруженный матросами флотского экипажа. Матросы приветствовали любимого адмирала громкими криками. Корнилов сделал знак рукой, требуя тишины. Крики умолкли.

– Будем кричать «ура», когда собьем все неприятельские батареи. А покамест замолчали только французские, – сказал Корнилов.

Въехав на курган с западной стороны, Корнилов сошел с коня у правого фланга вала, прикрывающего Малахову башню с юга. Башня с разбитым верхом уже молчала. Курган отвечал англичанам из орудий, поставленных за земляным валом, который охватывал башню подковой с восточной стороны.

Корнилова встретил начальник кургана адмирал Истомин.

На высоте кургана, освежаемого дыханием двух бухт, не было того нестерпимого чада, как на Пятом бастионе. Дым стлался низко. Его всасывали бухты по Доковому оврагу и Килен-балке. Солнце сияло. Близился полдень. Английские батареи легко различались на фоне гор. Одну из них, вооруженную пятью тяжелыми дальнобойными пушками, на кургане успели уже прозвать «пятиглавой». В отличие от французов, англичане стреляли не залпами, а методично, по порядку: начиная с левого края батареи, из каждой амбразуры вылетали последовательно один за другим пять клубов дыма, и вслед за ними слышались пять раздельных ударов. Затем наступало молчание, и все повторялось снова в том же порядке.

Батарея вспыхнула огнем из левой амбразуры.

– Пушка! – крикнул сигнальщик.

Он стоял на завалинке [237]перед бруствером и, выставясь по пояс, неотрывно наблюдал через вал за неприятельской батареей. Матросы, не обращая внимания на остерегающий крик, возились около орудий; комендоры без команды, как один, приложили пальники, и грянул залп, окутав бастион дымом.