Сергей Григорьев - Малахов курган

Марина, прижавшись лицом к матери, щекотала ей спину губами, вздрагивая от немого смеха.

– Зачем пожаловали?

– Нам желательно Марину Андреевну повидать. Кажись, будто она в дом вошла.

– Нету, матрос, ее дома! Не бывала еще.

– Шутите или нет, Анна Степановна? Как будто видел я…

– Не верьте глазам своим.

– Конечно, она у меня всегда в глазах: и днем, наяву, и ночью, во сне, – все ее вижу.

Марина подтолкнула мать навстречу матросу. Он попятился к двери.

Анна закричала, наступая:

– Что это, матрос, ты за девчонкой по улицам гоняешься? Али у тебя иных делов нет?

– Так ведь, Анна Степановна, она сама меня просила к обеду на мостике быть и обещала свое слово сказать…

– Какое еще такое слово у девчонки может быть?

– Скажу при всех без зазрения: я им открылся вполне. Они обещали мне сегодня, лишь три склянки [54]пробьют, на мостике встретиться и дать ответ: любят они меня или нет.

– Согласна! Люблю! – прошептала в спину матери Марина и боднула ее головой.

Анна от этого толчка нагнулась кошкой, готовой прыгнуть, и закричала:

– Ах ты, бесстыжий! В доме три невесты на выданье, а он за младшей бегает!

– Про меня, маменька, не говорите, – отозвалась Хоня, – я сестрам не помеха.

Погребенко посмотрел на Хоню, взглядом умоляя помочь ему.

Наташа, не обращая внимания на то, что делалось около нее, перебирала коклюшки.

Веня, войдя в комнату вслед за Погребенко, дрожал от холода и восторга, следя за этой сценой. Он то садился на скамью и оставлял на ней мокрое пятно, то обегал вокруг матери, хватая Маринку за платье, то кивал Погребенко, указывая ему, где надо искать Маринку, то кидался к Наташе и нашептывал ей на ухо, давясь от смеха:

– Вот чудак! Никак не догадается, где Маринка! А она ведь за маменькой…

– Да ну? – шепотом ответила брату Наташа, не поднимая от работы головы. – Ты поди ее толкни.

Веня кинулся к матери и толкнул Маринку.

– Вот она где! Погребенко, держи ее!

Марина обхватила мать по поясу руками.

– Ступай, сударь! – отпихнув Веню рукой, крикнула Анна. – У Марины еще и приданое не накладено. Скрыня у ней пустая!

Маринка толкала мать в спину, но Погребенко, улыбаясь, держал руки по швам, будто вытянулся перед командиром на борту корабля, и не хотел отступать ни на пядь [55].

Веня крикнул ему:

– Верно: у ней пусто! Вон гляди!

Веня бросился к Маринкиной скрыне, поднял ее за ручку, стукнул колесцами об пол и толкнул – скрыня покатилась по полу. Марина за спиной матери звонко захохотала.

Лицо Погребенко вспыхнуло солнцем от ее смеха.

Хоня, ласково светя глазами, вздохнув, тихо сказала:

– Он ее и без сундуков возьмет. Счастливая моя Маринушка!

– Правильно сказать изволили, Февронья Андреевна, – серьезно подтвердил Погребенко, – не в сундуках счастье.

– Видать, моя младшенькая из всех четырех дороже… – вздохнув, молвила Анна и с грустью прибавила: – Ты у меня, Алексей Иванович, стало быть, самое дорогое хочешь взять? Не отдам!

– Не отдадите – сам возьму!

Погребенко побледнел, глаза его гневно сверкнули.

Марина, смеясь, выглянула из-под мышки матери, как цыпленок высовывает голову из-под крыльев клуши. Она, сияя, смотрела в лицо комендора и так тихо, что почти сама не слыхала, шептала:

– Приходите нынче вечером на музыку на бульвар!

– Бывайте здоровы! Прощайте, Марина Андреевна…

Погребенко попятился к двери и исчез за ней.

– О-ох! – вздохнула Анна Степановна. – Одного только Мокроусенко недостает… Ах!

Анна всплеснула руками. Не успела затвориться дверь за Погребенко, как снова тихо приотворилась, и в комнату просунулась голова Мокроусенко.

– Чи можно, чи нельзя? – спросил Мокроусенко, хитро прищуриваясь.

Веня схватил дверь за скобу и потянул к себе, стараясь придавить шею Мокроусенко.

– От як? – удивился Мокроусенко. – То-то мне Погребенко сказав, що лучше б… – И он запел приятным голосом:

Ой, Венька, задавил совсем! Не дайте, добрые люди, погибнуть христианской душе без покаяния! Отпусти, хлопче!

– Не пускай, не пускай его, Веня! – кричала Марина. – Дави!

Мокроусенко закатил глаза и захрипел.

«Притворяется!» – догадался Веня. Но ему стало жалко Мокроусенко. Мальчик выпустил скобу, и в комнату за головой Мокроусенко продвинулись боком его широкие плечи, а затем, вертя шеей, вошел и он весь. В горнице стало сразу тесно от его крупного, громоздкого тела.

Он отвесил низкий поклон Анне, касаясь мокрой шапкой пола.

– Добрый день, Анна Степановна!

Потом он отвесил по такому же поклону первой Хоне, потом – в спину Наташе, не такой уж низкий, затем кивнул Марине. Вене погрозил пальцем:

– Ой, попадись ты мне, хлопче, на тихой улице!

– Сидайте, – пригласила Анна, – гостем будете. Если вы, Тарас Григорьевич, пришли до Ольги, то ее, видите сами, дома нет…

– Зачем до Ольги, я ее уже видел. Вас лицезреть было мое желание, Анна Степановна. Да кабы кто не знал, чудеснейшая Анна Степановна, что вы им мамаша, то, ей-богу, сказал бы: вот две сестрицы.

Он указал левой рукой на Хоню, правой – на Анну.

– Чего это вы меня старите! – сердито отозвалась Хоня.

– Маменька, – воскликнула Марина, – он тебя хвалит, а сам на свой сундук глаза скосил!

– Мой сундук! Да никогда ж я не думал, что он мой, Анна Степановна! Я за дверью был, все слыхал. Вот дурни! В такие великие дни свататься! Не затем к вам Мокроусенко является. Как бы сказать, чтобы вам угодить и себя не обидеть? Мокроусенко к вам с благородным намерением явился. Думаю, уж наверное, Могученки укладываются. Добра у них много. На три мажары [56]не укладешь. Надо все связать, поднять – не женское это дело…

– Укладываться?… Куда?! Зачем?! – в один голос вскричали встревоженные мать и дочери.

– Да как же ж! Ведь неприятель высадился, это уже не секретное дело. Чуть не полста тысяч. И пушек множество… С сухого пути он нас достигнет не завтра, так через неделю. Затем и дали им вылезть на берег, чтобы прихлопнуть сразу. На море их не возьмешь: у них, слышно, чуть не половина кораблей на парах. Если уж его светлость дал им на берег высадиться, так и до города допустит…

– Неужто, милые мои?!

– Да как же ж? У них все войска со штуцерами [57], на тысячу шагов бьют прицельно. А наши – дай боже, чтобы на двести шагов. На всю армию у нас тысяча штуцерных, да и то по ротам, где по десятку, где по два десятка. Буду я дурень, если не припожалуют к нам на Северную сторону англичане, французы, турки…

– Мудрено им будет Северную взять! Там укрепление, – сказала Хоня.

– Не смею сказать ничего вопреки, ни одного словечка, Февронья Андреевна, – укрепление, так! Да какое это укрепление? Говорят люди, а я врать не стану: гарнизонный инженер прислал с Северной стороны о прошлой неделе князю рапорт. Пишет: «По вверенным моему попечению оборонительным укреплениям гуляет козел матроски Антошиной, чешет свои рога об оборонительную стенку, отчего стенка валится».