Виктор Дьяков - Складская история

– Может выпьешь?

Бутылка водки, появилась в руке хозяйки, красивой полной руке, обнажившейся до округлого локтя, оттого что широкий рукав халата опал, когда она подняла бутылку. Рахим, блаженно вкушавший дух борща, этот дурманящей запах говядины… он не сразу разобрал слова хозяйки, словно враз забыл русский язык.

– Я… я не знаю, я не пью, – наконец, растерянно залепетал он.

Видя, что, тем не менее, Рахим активно не противится, а всего лишь отказывается, то ли из вежливости, то ли от смущения, она налила рюмку, пододвинула и успокоительно произнесла:

– Одну можно, после работы, как у нас говорят, с устатку, и для аппетита тоже.

Рахим несмело взял рюмку и в несколько глотков выпил, чуть задохнулся и тут же зачерпнул салата из свежих помидоров и огурцов, вовремя пододвинутых хозяйкой. Не мешкая, он принялся за борщ – водка действительно обострила и без того его волчий аппетит. Борщ не узбекская пища, тем не менее, сейчас он казался ему невероятно вкусным. Давно уже не евший хорошей домашней пищи, Рахим наслаждался. Все внутри, каждая клетка его организма буквально ликовала, кровь быстрее струилась по сосудам – так было ему хорошо. Он мгновенно забыл о выпитой водке – настолько легко и без всяких негативных последствий она пошла.

– Еще выпьешь? – вновь как-то по-домашнему, буднично прозвучал вопрос.

Рахим, наконец, поднял глаза от уже опустевшей тарелки, посмотрел на хозяйку… И будто увидел ее впервые, так как смотрел на нее уже глазами другого человека, мужчины, после длительного полуголодного периода, наконец, получившего качественное питание и это питание в его молодом здоровом организме запустил некие процессы, обострил чувства, которые из-за отсутствия оного оказались несколько притуплены. И сейчас он вдруг до мельчайших подробностей увидел, почувствовал физически, насколько стоявшая перед ним женщина налита спелой плотью, какая она роскошная… чистая. Сам чистоплотный он очень страдал от соседства с любой грязью. А начиная с поезда, грязь преследовала его везде и всюду. И в их вагончике чисто было только тогда когда по очереди «дневалил» Рахим, его соседи и убирались плохо и сами мылись нерегулярно. И вот сейчас он наслаждался не только питательной пищей, он наслаждался уютом и чистотой дома и… он начал испытывать ранее никогда неведомое ему удовольствие от созерцания самой хозяйки. Он видел перед собой не женщину, которая была чуть моложе его матери… Хотя, конечно, русских женщин с узбечками равнять нельзя – это Рахим понимал. Узбечки в результате многочисленных родов и наследственно плохого питания после тридцати лет очень быстро старились. В сорок они, как правило, смотрелись уже старухами и не могли вызвать у того же молодого парня соответствующего желания. Но тут он видел перед собой сорокалетнюю русскую и все меньше воспринимал ее как хозяйку, значительно старше его и все больше как просто очень привлекательную женщину. Конечно, она привлекала его внимание и раньше, когда он впервые ее увидел в «топе», и когда они остались одни в подсобке. Но тогда все равно что-то мешало, да и он тогда был совсем другим, ибо не выпил предварительно водки и не съел тарелку чудесного борща с мясом. И потому сейчас он уже совсем по иному реагировал на то как под атласом халата колышутся эти умопомрачительные округлости. Ох уж эти округлости. Может от того, что Рахим вырос в среде, где почти не было женщин с добротными телами, оттого он сейчас так реагировал.

Отец, как-то в разговоре с родственниками о политике и жизни в советские времена, приводил пример из речи некоего депутата Верховного Совета СССР от Узбекистана, на одном из последних советских перестроечных съездов в Москве. Тот депутат в открытую обвинял советскую власть в том, что женщины в Узбекистане, особенно в сельской местности, доведены чуть ли не до физического истощения от плохого питания и хлопковых авралов. Отец доставал сохранившуюся с тех времен пожелтевшую газету и цитировал слова депутата:

– Разве это женщины, ни тебе курдюка, ни тебе груди…

Затем отец высказывал и свое мнение:

– Ну вот, свалили советскую власть, Узбекистан теперь независимый, суверенный. И что? Разве что-то изменилось в нашей жизни, все как было, так и осталось, а кое что и гораздо хуже стало…

Слова отца подтверждались тем, что не только мать, но и сестры и жена Рахима, выросшие уже в постсоветское время не могли похвастаться женской статью, как и подавляющее большинство прочих жительниц их кишлака, да и всех соседних тоже. Рахим также видел русских женщин в Узбекистане, особенно много их было в Ташкенте. Но там они не произвели на него особого впечатления, ибо в основном были почти также худы, как и узбечки, кроме того смотрелись какими-то пугливыми, пришибленными, они даже боялись сидеть в общественном транспорте, все включая старух. Отец говорил, что такими они стали после падения Союза, когда в первые годы узбекской независимости произвол в отношении русских, в том числе и изнасилования, считались едва ли не доблестью. И только попав в Россию, он увидел, что здесь русские женщины совсем другие. И в поезде, и в электричке, и здесь в поселке Рахим видел очень много женщин средних лет и даже старше имеющих то, что полностью отсутствовало у большинства узбечек – приятную, притягательную для мужского глаза полноту, и «носящих» ее непринужденно с достоинством. Молодые девушки нет, те в основном худы, голенасты и имели сходство с мальчишками-подростками. Рахиму, который насмотрелся на женскую худобу у себя в семье и кишлаке, они совсем не нравились. Другое дело женщины средних лет… И вот именно такая стоит перед ним, в халате под которым, видимо, ничего нет и она спрашивает, будет ли он еще пить…

Рахим молча смотрел на хозяйку и чувствовал, что изнутри у него как бы разгорается неуправляемое пламя. Что это было… следствие того, что он уже больше месяца, как уехал из дома не был с женщиной, или борщ вкупе с водкой, то ли это свободное колыхание под халатом груди, бедер, живота, ягодиц? Клавдия поняла его «пограничное» состояние и больше не спрашивая, налила вторую рюмку, после чего, взяв пустую тарелку, отвернулась к газовой плите, чтобы подать второе. Рахим вторую рюмку пил, не сводя глаз со спины, зада и тускло белеющих икр хозяйки. Когда она подала второе, жареную картошку с сардельками и увидела, что рюмка уже пуста… Она присела на стул, и чуть улыбнувшись краешками губ, вновь наполнила рюмку гостя и на этот раз еще одну – себе. Дождавшись, когда Рахим в том же искрометном темпе «смолотил» и второе, она спросила:

– Может еще?

– Можно, – Рахим отвечал уже без смущения, твердо.

Водка, сытная закуска, а главное недвусмысленность поведения, в то же время вроде бы ничего не обещавшей хозяйки, придало ему смелости и уверенности. Он уже не был рабочим, зависимым от своей работодательницы, он был мужчина, оставшийся наедине с женщиной, причем мужчина уже познавший женщину, но давно бывший без оной. Еще более, без малого два года эта женщина была без мужчины. И никакой разницы в возрасте и прочих условностей, национальных, религиозных не играли никакой определяющей роли. И дальше Рахим повел себя как мужчина. Когда Клавдия в очередной раз повернулась к плите, чтобы положить в тарелку добавки, он осторожно, но крепко придержал ее за рукав халата: