Анна Никольская - Папатека

– Будь-Благодарен, – поправил Перекусихина я. – Да, сам.

– Хм… Интересно, почему? Ну почему он тебе это предложил, а?

– Откуда мне знать? – Я пожал плечами. Про ссору с папой и про то, что я ему сгоряча наговорил, я решил Перекусихину не рассказывать.

– Чего-то ты недоговариваешь… – Он задумчиво жевал котлету. – Такого не бывает, чтобы раз – и нового папаню тебе дарят. За просто так.

– И вовсе не за просто так! – возмутился я. – Если хочешь знать, я своего собственного папу в папатеку сдал, чтобы этого Павлинова заполучить. За просто так, как же.

– Оу! – сказал Перекусихин. – Что, прямо взял и сдал?

– Поругались мы с ним крепко, вот я сгоряча и…

– Да? А из-за чего поругались? – Перекусихин потянулся к своему рюкзаку. Кажется, за блокнотом с карандашом. Или за диктофоном.

Тут я понял, что он меня раскусил. Как спелый орех! Перехитрил меня хитрый Перекусихин! Вот я растяпа.

– Всё, Бредик. – Я встал из-за столика, не доев от расстройства котлету (Бредиком Перекусихина назвала мама – в честь Бреда Питта). – Концерт окончен. Я надеюсь, что ты, как истинный джентльмен, в стенгазете про меня не напишешь. Ты же понимаешь, что эта информация сугубо конфиденциальная.

– Какая?

– Ну, всё должно остаться между нами. Понимаешь, Бредик, господин Бенджамин – человек непредсказуемый. Другими словами, он лютый зверь. Если узнает, что ты в курсе, месть его будет страшна. Я же договор о неразглашении тайны подписывал, так что… Ты меня понял, дорогой? – по-отечески спросил я.

– Понял, – быстро кивнул Перекусихин и громко сглотнул слюну. – Я, Половина, могила.

– Вот и отлично. – Я слегка потрепал его за плечо и пошёл на выход.

До урока оставалось шесть минут, а мне ещё надо было придумать, как избавиться от Павлинова.

Но от него не так просто было избавиться. Когда я вышел из школы (кое-как отвязавшись от Перекусихина), Павлинов уже поджидал меня у ворот.

– Сюрприиииз! – пропел он, наскоро целуя воздух вокруг моих щёк. – Ну, как прошёл день? – И, не дав мне ответить, затараторил: – А у меня восхитительно! С утра были съёмки – у самого Гадюкина, представляешь? Он гений, натуральный бог во плоти!

Я не представлял.

– Потом бассейн, тренажёрный зал – поработал над мышцами пресса, затем лёгкий ланч в любимом заведении, ха-ха-ха, встретились с Кошкиной, представь себе на минутку, у неё новый нос!

– Как это?

– И губы! Это же просто смешно! В её-то годы! Кошкиной давно на пенсию пора! Затем снова съёмки, съёмки, съёмки. Да, я востребован, как никто, к чему скрывать? Но некоторым, заметь, это не по нраву! Угрюмые, мрачные личности! – Он яростно пригрозил кому-то кулачком.

– Кто? Гадюкин или Кошкина?

– Запомни, Витя, своих близких друзей я ни с кем не обсуждаю. Даже с тобой! – поджал губы мой новый папа. – Да будет тебе известно, сын, скоро я буду на обложке «Фог»! И заметь, не в мае, не в июле и не после дождичка в четверг, а в декабре! Я буду первой мужской моделью, которая удостоилась подобной чести! Ну и вот, о чём это я. Да, ты поел? Ах, неважно, неважно! Сегодня мы будем ужинать у французов! Но никаких лягушачьих лап! Да что же ты, пошевеливайся – не то мы смертельно опоздаем!

– А куда мы идём? – Мы свернули в какой-то переулок, совсем не туда, где стоял наш дом.

– Это сюрприиииз! – опять протянул Павлинов. – Ой, ладно, сейчас всё расскажу, а то меня просто распирает! Мы идём в салон!

– Куда? – Я сначала не понял.

– Господи, ну в сало-о-он! Будем тебя стричь и вообще облагораживать. А то ты как будто не мой сын, Витя! – Он укоризненно покачал головой.

Я не знал, как можно меня постричь после вчерашнего. После того, что сделал со мной мой родной папа. Но я не возражал. Меня начал забавлять этот Павлинов. По крайней мере, он не злой и весёлый. А в салоне красоты я ещё ни разу не был.

Там его знали все. Нас встретили, словно дорогих сердцу гостей. Нас целовали и обнимали, нам говорили комплименты и не больно щипали меня за щёки. Потом Павлинов ушёл на какие-то «обертывания», а меня усадили в кресло и стали пристально разглядывать в зеркало. Их было человек пять – тех, кто меня разглядывал, и все они чем-то неуловимо походили на Льва Клементьевича.

– Лысина ему не к ушам! Категорически!

– Он похож на черепаху! Взгляните на этот узкий затылочек!

– О каком затылочке идёт речь? Его же здесь в принципе нет!

Тут я испугался и потрогал себя за затылок. Он был там, где ему и положено. Я облегчённо вздохнул.

– Наращивание. Определённо наращивание!

– Не выдумывай глупостей! Ему подойдёт парик!

– А что, если выкрасить его в номер двести девяносто восемь?

– Это будет чудовищно!

В общем, эти пятеро ещё долго рядились, что делать с моей вопиющей стрижкой. Папа там, наверное, в гробу сто раз за это время перевернулся. Вернее, в саркофаге. В конце концов меня решили просто причесать и причёсывали добрых сорок минут. Я смотрел, как парикмахер, которого звали Рома, задумчиво водит расчёской по моей голове и хмурится, хмурится, хмурится. Чтобы как-то отвлечься, я стал читать журнал, но там тоже всё было про причёски. Скоро Рома возликовал:

– Взгляните на это, а?! – Он развернул меня в кресле и продемонстрировал окружающим.

– Чудесно! Вот что значит профессионал! – затараторили наперебой остальные. – Ты преобразил его до неузнаваемости. Ну, как тебе? – спросили у меня с придыханием.

Я ещё раз посмотрел на себя в зеркало. С тех пор как я уткнулся в журнал, там ничего не изменилось. Я продолжал оставаться наголо бритым мальчиком десяти лет с оттопыренными ушами.

– Красиво, – сказал я, чтобы никого не расстраивать. Они же тут из кожи вон лезут, чтобы угодить моему новому папе.

Рома захлопал в ладоши и чуть не расплакался от благодарности за мой сухой комплимент.

Что делали со мной потом, я плохо помню. Потому что потом в салон зашла наша классная, Анна Емельяновна, и ей стали делать маникюр. Допустить, чтобы она меня увидела здесь, я никак не мог. Поэтому я сосредоточился на том, чтобы стать невидимым или, по крайней мере, неузнаваемым. И когда мне предложили сделать глиняную маску, я с радостью согласился. И на всё остальное тоже – на все эти пилинги-шмилинги и разнообразные косметические процедуры.

Из салона я вышел красивый как бог и голодный как волк. И ещё я твёрдо решил, что туда я больше не ходок.

– Тебе понравилось? – спросил Павлинов и, не дав ответить, добавил: – Теперь ты писаный красавец – весь в меня! – Он с гордостью взял меня за руку и повёл через дорогу на красный свет. В ресторан.