Борис Батыршин - Забытые в небе

– Этот был остатний… последний, пан командир.

Поляк поднял ППШ, передёрнул затвор. Латунный, с закруглённой пулей, патрон отлетел в сторону и весело заскакал по голому бетону.

– Курва мать, так и знал: патрон в диске перекосило! Говорил же, бери ППС…

Чекист не слушал – он медленно отходил от шока.

– Что… кхм… что это было, а?

– Гуттаперчевые пауки. – сказал Егор.

Он подошёл к ближайшей туше и потыкал её трубкой распылителя.

– Шапиро о таких предупреждал. Помните, я рассказывал?..

– Ежели это пауки – чего ж ты его… того… из хрени своей, а? невнятно произнёс Мессер. Его трясло, разряженная мосинка ходила в руках ходуном. – Чего ждал-то, говномётчик?

– Потому что это не совсем пауки. – терпеливо объяснил Егор. Он дважды говорил партизанам о гуттаперчевых пауках. Первый раз в сквере перед ГЗ, когда объяснял «партизанам», какие опасности поджидают их в заброшенных небоскрёбах, второй – меньше часа назад, на привале у подножия башни.

Похоже, не помещал бы и третий раз. И четвёртый. И, может, даже пятый.

«…впрочем, нет. Теперь-то Мессер накрепко запомнит, что это такое – «гуттаперчевый паук». И детям своим расскажет, если они у него, конечно, будут…»

– …точнее сказать – совсем не пауки. Просто называются так. У них даже скелетов нет, какая-то дальняя родня осьминогов и кальмаров. Вот, видишь?

Он пнул тушу ботинком, и та затряслась, словно целиком состояла из студня.

– Понял теперь? Такого хоть целиком спорами обсыпь – проку не будет, хитина-то нет…

– Вот же ж, ихнюю гуттаперчевую мамашу… – Чекист осторожно потрогал располосованную скулу лицо. – И как только мы их проглядели?

– Так мимикрия же! Головоногие все так, что каракатицы, что чернолесские кикиморы. А эти особенно: видишь, даже дохлые меняют цвет!

И верно: подстреленные существа, всего минуту назад покрытые зелёными и бурыми пятнами, на глазах серели, принимая цвет бетонного пола.

Чекист сплюнул.

– Всё ясно. А я-то, тоже хорош: шли, сторожились, держали стороны – всё по учебнику «Бой в ограниченном пространстве… А что атака может быть с потолка, да ещё противник невидимый – нет, об этом не подумал…

Он осторожно пощупал щёку и посмотрел на окровавленные пальцы и повторил:

– Ах, ты ж, маму его гуттаперчевую…

– Дай-ка, посмотрю!

Татьяна решительно отстранила руку Чекиста и заставила его усесться на вещмешок.

– Флягу дайте, только с водой, не с самогонкой!

Она приняла у Мехвода кожаную баклагу и принялась смывать набежавшую кровь с глубокой, через всю щёку, борозды.

– Надо шить! – вынесла она вердикт. – Только сначала иглу бы прокалить, занесём грязь…

– У тебя что, есть хирургическая игла? – удивился Егор. Он порылся в кармане и извлёк зажигалку, сделанную из винтовочного патрона.

– Обыкновенная, швейная. Зато нитки из паучьего шёлка. – ответила девушка. Раны зашивать – лучше не придумаешь. Только надо их продезинфицировать сначала. У кого-нибудь есть алкоголь, только крепкий?

На этот раз к ней протянулись четыре фляжки. Татьяна взяла одну наугад, открутила крышку, понюхала и, предупредив: «сейчас будет жечь!» – тонкой струйкой полила содержимое на развороченное мясо. В воздухе запахло дорогим коньяком. Чекист дёрнулся и зашипел, Мессер с интересом принюхался.

– Сейчас спокойно… – Татьяна проткнула край раны кончиком иглы. Чекист снова зашипел и конвульсивно дёрнулся.

– Терпи, командир, на тебя бойцы смотрят! – она осторожно протянула нитку. – Ещё два шовчика только… И вообще, тебе повезло: сантиметром выше, и остался бы без глаза.

Девушка обрезала нитку позаимствованной у Мессера финкой (разумеется, заранее прокаленной на зажигалке) и ловко, один за другим, завязала три узелка.

– Кончики пусть торчат, потом отрежем. Сейчас забинтуем – и всё, готово!

Чекист попытался оттопырить щёку языком – и скривился от боли.

– А ну не балуй! – строго сказала Татьяна. – Хочешь, чтобы швы разошлись? И так шрам останется поперёк физиономии…

Она разорвала упаковку индивидуального пакета и начала заматывать рану. Чекист мужественно терпел.

Егор подобрал с пола Татьянин «Горностай». Одного взгляда хватило, чтобы понять: оружие безнадёжно испорчено. Шейка приклада – изящного, из светлого ореха – треснула, ствол погнут, от оптического прицела-двухкратника, которой он собственноручно прикрутил на карабин, остались одни воспоминания.

– Ну вот! Такой был удобный, лёгкий, я уже привыкла…

Татьяна закончила возиться с командиром «партизан» и грустно рассматривала то, что осталось от её огневой мощи.

– Куда же я теперь, безоружная?

Егор растерянно пожал плечами.

«…хотел же дать ей ещё и наган! Нет, пожалел – лишний вес, да и спуск туговат, не для девичьих пальчиков…»

Чекист тяжко вздохнул и бережно, чтобы не задеть перевязанную щёку, потянул через голову ремешок своего «Маузера».

Глина чавкала и норовила содрать с ног ботинки, и приходилось с неимоверным усилием вытаскивать их при каждом шаге. Это была мёртвая глина – как, впрочем, и вся трясина. Ни кровососущего гнуса, ни многоножек, ни паучков-водомерок на чёрных зеркальцах воды. Даже тонкие хвощи, заменяющие привычную осоку, почернели, высохли и сгнили. В прошлый раз, когда Сергей тут проходил, ничего подобного не было. Болото как болото, полное летучей, ползучей, многоногой, крылатой, суставчатой жизни.

Проплешина, вроде Мёртвого Леса – здесь, на Пресне? Может быть, может быть… хотя, хвощинки не рассыпаются в пыль, лишь сухо шуршат, цепляя за штормовку. И чего только не подсунет Лес своим обитателям: «удивляйтесь, гадайте, запоминайте накрепко…»

После Трёхгорного вала пошла обычная трясина – обильно насыщенная водой после недавних дождей, с редкими островками мокрой земли и всё тех же опостылевших хвощей. Между островками вода доходила до груди, и нельзя было тащить сетуньца волоком – он наверняка захлебнулся бы. Пришлось и перетаскивать поклажу по частям: сначала рюкзак, потом возвращаться, взваливать волокушу на спину и идти, пригибаясь к самой воде, а иногда и уходя в неё с головой – вслепую, раздвигая древком рогатины жёсткие стебли густые заросли болотной растительности. А потом – переводить дух, повалившись на замшелый бугорок, и с тоской думать, что вот сейчас надо будет встать – и всё начнётся по новой.

Создание напоминало одновременно диковинное насекомое, вроде палочника, и личинку ручейника с домиком из щепок и сосновых иголок. Только домик этот не лежал мирно на дне речушки, а ковылял по болоту на шести суставчатых ногах-опорах, составленных из трухлявых палок. Время от времени диковинное существо опускало тулово-трубу к воде, и из переднего торца высовывалась бесформенное рыло, украшенное парой антрацитово-черных глаз, крупных, размером с хороший грейпфрут, и трубчатым хоботком длиной около полуметра. Хоботок этот нырял в болотную жиду – и возвращался с наколотой на острый кончик многоножкой. Затем рыло вместе с добычей втягивалось обратно в «трубу», и создание продолжало неспешное движение.