Леонид Бляхер - Кузнец

– А где же я такую грамоту возьму?

– А вот сейчас мы и узнаем.

Хабаров подошел к блаженно отдыхающему дворянину Дмитрию Ивановичу, вылил из ковша воды на него. И когда тот затрепыхался, поднял его за шкирку и усадил за стол.

– Теперь и поговорим, батюшка – как ни в чем не бывало произнес Хабаров.

– Вы что творите, изверги? – выдавил из себя дворянин – На дыбу пойдете.

Я молча поднялся и многозначительно потер кулак. Дворянин сник.

– Слушай меня, Дмитрий Иванович – снова заговорил Хабаров – Я не дурак. Ты меня знаешь. И дьяк нашего приказа, Родиона Матвеевича знаешь. А он меня знает, мне верит. Потому сей же час к нему отписка полетит, как ты здесь к приходу войска готовился, да интересы отца нашего, князя Трубецкого соблюдал. То, что предал ты своего князя – дело понятное.

– Да я… – начал было Зиновьев и затих.

– Вот и я говорю, что ты. Иуда ты. – продолжал Хабаров – Но все мы люди. Если мы с тобой здесь, на бережке, договоримся, то и не пойдет та записка к дьяку. Обратно в Сибирь уедет. Так, как? Договоримся?

Я аж задохнулся от восхищения. Все-таки, шантаж, как и восток – дело тонкое. У меня бы так не вышло.

– Чего ты хочешь, Хабаров? – понуро промолвил дворянин.

– А хочу я, Дмитрий Иванович, чтобы всем вокруг было счастье. Тебе ж что велели? Чтобы ты Хабарова в Москву вытянул. Ну, так вытянешь. Только поеду я не как арестованный, а как гонец в приказ Сибирский, со мной, только в железах бунтовщики поедут. А там, ты свою правду, а я свою скажем. Чья возьмет, та Господу и угодна.

Дворянин аж просветлел взором.

– И что мне за то надо сделать?

– О, уже разговор мужей пошел – улыбнулся Хабаров – Немного. Есть же у тебя грамоты, уже подписанные судьей Сибирского приказа? Ну, не жмись, дворянин. Вижу, что есть.

– Есть – буркнул тот.

– Значит, ты сейчас грамоту и напишешь, что в отсутствие Хабарова приказным человеком всей даурской земли по реке Амур и далее до моря назначается государев казак, десятник Онуфрий Степанов. И велено тому Степанову ведать ясачных людишек, пашенных крестьян переселять, остроги ставить. А воеводе Якутскому, как он прибудет, препятствий тому Онуфрию не чинить, а во всем помогать. Главное же, давать жалование оружное и порохового зелья на всех поверстанных казаков, коих числом три сотни. Как, напишешь грамоту?

– А коли не напишу? – осмелел дворянин.

– Вольному воля. Только вспомни, Дмитрий Иванович, что не я у тебя, а ты у меня в городке сидишь. А стрельцы твои уже все безоружные сидят. Порубим вас во славу Господню, да в Амур-реку сбросим. Сам знаешь, Сибирь большая. Может, богдойцы напали, а может, дауры. Иди знай. А мы ведать не ведали, знать не знали, что ты, батюшка, к нам собрался. Так лучше?

– Не лучше, Ерофей. Напишу. Вели пусть чернила несут.

Грамоту составили по всем правилам. И написал дворянин Дмитрий Зиновьев, а утвердил Судья Сибирского приказа Князь Трубецкой. Даже Хабаров руку приложил.

После были недолгие сборы, прощания. Зиновьев со стрельцами забился на корабли и старался не отсвечивать. Хабаров же, как и обещал, послал гонца с письмом к своему брату в Якутск. Тот ее уже должен своими путями доставить до Москвы. Бунтовщиков загнали на московские струги. Зашел и Хабаров. Я знал, что вижу его в последний раз. По крайней мере, так было в моей истории. А как здесь, поглядим. Все уже идет не совсем так, как я учил в универе. Не в железах уезжает Хабаров. Зиновьев бежит, как побитый пес. Только мы же знаем писанную историю. А как оно там было? Может, и так? После отъезда Хабарова все думал, с чего начать? Решил, что грамоту эту филькину нужно легализовать через общее решение. Нужно, чтобы не кто-то там меня назначил, а казаки выбрали. А не выберут, значит, не судьба. Как скрылись из виду московские корабли, созвал я казачий круг, вышел перед людьми, с которыми уже два года пот лил, кровью обмывался. Вышел и говорю очередную глупость. А, может, и не глупость, как посмотреть.

– Вот, – говорю – грамота. В ней назначают меня приказным. Только я без вашего слова, братья, никаким приказным быть не хочу. Потому и спрашиваю: любо ли вам это? Если нет, то назовите другого.

Поначалу люди молча переживали сказанное. Потом пошел говорок. Громче, еще громче. И вот уже «любо» неслось над городком. А потом все смешалось. Подбежали близкие друзья, с которыми жил с самого начала своего Анабазиса, недавние друзья. Меня обнимали, хлопали по плечам, по спине.

– Да, будет, братцы, будет! – отбивался я. Наконец, народ немного успокоился, а я продолжал:

– Мы пришли сюда не на год, не на пять. Мы пришли сюда навсегда. Мы пришли не просто за хабаром, мы пришли за волей. Мы – братья! А потому сил у нас хватит вольную жизнь построить и защитить.

Если бы я был так же уверен, как пытался внушить казакам. Попробуем. А там, или пан, или пропан бутан. Прорвемся!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

На следующий день после отъезда Хабарова с московским дворянином встал я с большим трудом. Пили много, говорили чуть не до самого утра. В светлице, самой большой комнате бывшего дома Хабарова собрались друзья. Был там старый, еще с Тобольска друг Макар. Ну, точнее, с Тобольска он был у Онуфрия. Я-то его помню с Илима. Но все же первый друг в этом мире. Сейчас он был старшим над пластунами. Под его началом тех было два десятка человек. Хотел я ему и моих «гренадеров» передать. Да и его ребят гранатами вооружить. У него с ними ладно выходит. Был с нами и племянник Хабарова Артемка. Парень грустил. Мы, как могли, его успокаивали. Воин он был пока не особенно сильный. Зато по торговым делам, по казенным книгам, всяческому учету и контролю лучше его и не придумаешь. Да и батька его, брат Ерофея, Никифор нам был очень нужен. Сидел за столом мой первый помощник по пушкарским делам Клим Иванов. Был он из первых десятков охочих людей, некогда пришедших в Усть-Кут. И не только в пушкарском деле оказался хорош. По всяким механическим делам часто он быстрее меня соображал. Сидели здесь и казаки из моего десятка, Тимофей с Трофимом, которые у нас конницей ведали. Ну, той полусотней, что мы под это дело создали. Сидел и мой «цыган» Смоляной. Был он у меня пока типа связного с Большой землей. Хотя, драться он тоже был не дурак. Много народу было. Даже нашего китайца, у которого было имя, чему все очень удивились, за стол усадили. У богдойцев тот ведал пушками, но не только. Отвечал он за провиант, всю тыловую часть. Звали его Гао Сян. Поскольку выговорить это не мог никто, да и я, перекрестили его в Гришку. К маньчжурам путь ему был заказан. У нас он и прижился. Пока использовали его, в основном, в качестве переводчика-толмача, поскольку знал он все местные языки.