Леонид Бляхер - Кузнец

Теперь, в статусе воеводы, мне и вовсе кирдык. Поклонишься не так, пойдешь не с той ноги, заклюют. Потому и предпочитал я оставаться дома, в Приамурье. Да и возраст подходил за сороковник. По здешним представлениям переходный возраст… с этого света на тот. Есть у меня разведка, пусть и работает. Но знать было нужно. Люда же скучала без поездок. Потому каталась с большим удовольствием. А поездки в Нерчинск просто любила. В годы службы в советской армии довелось мне побывать в Нерчинске. Может быть, я чего-то не рассмотрел, но город мне не понравился. Заброшенный и неухоженный уездный город. Наш Нерчинск был лучше. Острожек уже превратился во вполне пристойную крепость. Вокруг нее постепенно сложилась слобода. Наши караваны, а также караваны купцов, идущих к нам, делали стоянку в Нерчинске. От них и шел доход местным торговым людям.

Одно было грустно, от раза к разу Пашков был все слабее, все чаще заводил разговор, что хотел бы он уйти из мира, молить о прощении грехов. Ну, что тут скажешь: старость – грустная штука.

Но это, если мы куда-то ездили. Обычно же, сделав дела, пробежав по городу, на верфи, на пристань, в мастерские, прочитав письма от приказчиков из Благовещенска, Албазина, из других крепостей, приняв просителей, обсудив планы с ближними людьми, я стремглав несся домой. Там было хорошо, как хорошо может быть только в твоем доме.

И лучше всего было вечером, когда, пожелав детям доброй ночи, мы уединялись в нашей горнице. Конечно, там было все, что бывает у любящих друг друга мужчины и женщины, но не только. Там мы выстроили наш мир. Для нашей горницы я заказал особую мебель. Долго объяснял недоумевающим мастерам, чего я, собственно, хочу. Теперь здесь, кроме кровати стояли удобные, насколько возможно, кресла, было печка, которую мы называли камином. Почему? Так хотелось. Были долгие разговоры о прошлой и будущей жизни, воспоминания о двух наших Хабаровсках.

– Как думаешь? – как-то спросила Люда – Мы когда-нибудь вернемся домой?

– Не знаю. Думаю, что вернемся. Только не спрашивай, как и когда.

– А как же мы там будем? Ты ведь там даже выглядел иначе.

– Ты же смогла меня другого полюбить, – усмехнулся я.

– Я тебя всякого люблю, – проговорила Люда, прижимаясь ко мне.

Больше мы в ту ночь не разговаривали. Не до того было.

Было у меня одно дело, за которое, если бы не мирная передышка, никогда бы не решился. А тут рискнул. Купцы из империи к нам ездили постоянно. Со многими из них у нас уже установились доверительные отношения. Через них делали заказы на изделия из Китая. Они передавали заказы на наши изделия. Вот я и решился. Одному заказал в каждый приезд выделывать металлические трубочки с запаянным концом определенной формы. Проще говоря, заказал я им гильзы без капсюля. Другому заказал сами пули. Вот они и копились. Капсюли делали на месте, как и собирали унитарный патрон. Китайцы были очень аккуратны. Размеры соблюдались четко. Если попадался брак, они спокойно переделывали. Мы же платили, не скупясь. Тем временем, пока шло накопление патронов, мои умельцы совершенствовали станки. У нас уже был почти человеческий токарный и фрезерный станок. Это было потрясающе. Громоздкие, неуклюжие, они делали свое дело. Большего мне и не надо. После того, как счет патронов пошел на десятки тысяч, занялись следующим этапом проекта. Стали переделывать ружья в казенозарядный вариант, делать нарезки. То есть, изготовлять самые настоящие винтовки. Даже не штуцеры, которые уже имеются в мире. Штуцер, как и любая другая пищаль, заряжался со ствола. В такую «винтовальную пищаль» пулю приходилось просто забивать или, позже, ввинчивать. И хотя действенная дальность стрельбы при этом возрастала в два раза, резко падала скорость. Потому долгое время штуцеры популярностью не пользовались. Возможность заряжать с казенной части решала эту проблему.

В особой мастерской, расположенной несколько на отшибе от остального «завода», работали только самые-самые доверенные мастера. Теперь русское Приамурье – это не пятьсот братьев-казаков и пара сотен крестьян, а многие тысячи очень разных людей. Есть ли среди них соглядатаи? Может, и нету. Но береженного Бог бережет. Были здесь Клим и Петр. Оба уже женаты. Петр нашел жену сам. Точнее, даурская красавица нашла его, влюбила и женила. Надо отдать ему должное, он не сопротивлялся.

С Климом все было хуже. Он единственный из ближних людей был неряшлив, похож на пугало. Терпеть это становилось все труднее. Как-никак люди смотрят. Вот Тимофей с Макаром и приглядели ему вдовушку. Уговорить вдову было не просто. Женщины здесь – профессия редкая, особо ценимая. Впечатления выгодного жениха Клим не производил. Но уговорить самого Клима оказалось еще труднее. Сама мысль, что в его доме поселится совершенно незнакомый человек, казалась ему невыносимой. Лишь после прямого приказа начальства в моем лице он подчинился. Взяв слово, что жена не будет ему мешать работать. Жена, узнав, о том, что ее муж, хоть и рвань подзаборная, но совсем не беден, не почти не пьет и не собирается лупить ее, увидела мир в новом свете. Теперь Клим ходил чистый, аккуратно и даже богато одетый. Правда, таким он выходил из дома. А возвращался чаще иначе.

Я тоже сидел в мастерской, приходя домой только спать. Уж очень трудное и важное было дело. Первый образец переделывали раза три. Наконец, получили вполне рабочую машинку. На расстоянии в пятьсот шагов она пробивала кирасу, не особенно затрудняясь. После этого дело пошло. Уже были переделаны больше двух сотен пищалей и даже один гатлинг, скорострельность которого достигла 700 выстрелов в минуту, когда с голубиной почтой пришла весть, что воевода Пашков отходит.

Пришлось бросить все дела и лететь в Нерчинск. Как я не старался, но опоздал. Перед кончиной Пашков принял постриг. Хоронили его в монастыре. В монастырь ушла и его жена. Было грустно и больно, что не смог быть рядом в последний час с человеком, которого искренне уважал. Но долго терзаться было некогда.

Уже через два дня со снаряженным караваном, успев только отправить весточку жене, я отбыл в столицу. Присылка нового старшего воеводы мне совершенно не улыбалась. Тут нужно было что-то делать. Вот я и ехал что-то делать в сопровождении полусотни казаков, Степана, набитой мошны и воза подарков. Везли мы и ясак из соболиных шкурок. Правда, не из леса, а с фермы. Но шкурки были не хуже. Везли, шелк, чай, серебро. По дороге, в Илиме повидал старого друга, Ерофея. Тот был уже совсем седой и какой-то «потухший». Все же я «меркантильное кю». Нет, я был от всей души рад встрече. Вез подарки, письма от казаков старому атаману. Но заехал я по вполне конкретной причине. О ней я решился говорить только в вечер перед отъездом.