Кирилл Ситников - Керины сказки

– Эй…! Девочкиииии!… Вызовите МЧС!!… – обессиленно шептала Трескунова, бредя параллельно им, хватаясь за прутья.

Но «девочки» не слышали и вскоре скрылись за шлагбаумом. Трескунова обо что-то оступилась. Глянула под ноги и превратилась в монумент себе. На дне садка лежали женщины. Много-много мёртвых, хорошо сохранившихся женщин. Здесь были княжны, белошвейки, фрейлины, экономки и горничные, Ударницы Социалистического Труда с соответствующими значками… Место было явно давно прикормленным. На грани обморока Трескунова схватилась за прутья и затрясла ими что есть мочи. Прутья пружинили, но не поддавались. Что-то тускло блеснуло внутри садка. Трескунова пригляделась – это была лакированная красная звезда на кожаной фуражке. Разводя руки для пущей скорости, она подошла ближе и разглядела обладательницу звезды. Это была увесистая комиссарша в кожаном пальто, перетянутым портупеей. В виске женщины Советской России зияла здоровенная дыра – видимо, большевистский поцелуй наживки был так же мощен, как и непобедимая Красная Армия. Ей повезло – она погибла сразу и без мучений, от рывка. На портупее что-то болталось. Ага, сабля в ножнах.

Трескунова обернулась – карп копался в каком-то ящике. Она осторожно вытащила саблю и на цыпочках двинулась к прутьям. В её реальности вечерело, и двор был еле виден. Надо спешить.

Удар ничего не дал, и Трескунова принялась пилить. Первый прут сдался достаточно быстро, но отобрал много сил. Карп что-то глотал из фляжки, не обращая на садок внимания. Распил второго прута показался вечностью. Надо разделаться с третьим – и вот она, свобода. Карп закрутил крышку и засунул под чешую. Трескунова почти допилила, когда карп уставился на неё своим холодным рыбьим взглядом. Сабля в руках Трескуновой «нырнула» вниз – третий прут был распилен. Женщина раздвинула прутья, боком просунулась вперёд и застряла. Что такое?! Бляцкий пушап, кто его вообще придумал!!! Карп оттолкнулся плавниками и рванул к садку, прижав усы к своей огромной башке. За садком вновь закончился кислород. Трескунова завертелась от нехватки воздуха, но это помогло – пушап треснул и подарил ей шанс. Организм запротестовал, требуя дышать, и в отместку забрал остатки сознания. Карп протянул плавник – но поздно: по реальности пошли круги, искривляя еле видимый силуэт Трескуновой, брякнувшейся на родимую собянинскую плитку…

… – Трескунов!!! Ты дома?!

– Да, мась! А чо ты была недоступна, я звонил раз шестьГОСПОДИ ЧТО У ТЕБЯ СО ЩЕКОЙ????????

– Ничего. Пирсинг неудачный.

– Пирс… зачем тебе…

– Решила тебя удивить, обновить наши отношения ПРОСТО НЕ СПРАШИВАЙ!

– У тебя сабля в руке?!

– Я сказала – не спрашивай! Что на ужин?

– Мы с детьми запекли рыбу…

– Отлично! Так ей и надо! Я сама её разделаю!

– Х-хорошо… Только хлеба нет…

– Чудно! Хлеб – не моё! Так, дети! Сегодня спите в наушниках!

– Почему, мам?

– Потому что мать с отцом будут заниматься термоядерным сексом до самого утра!

– Мась???!!!

– Плевать! Трескунов! Я тебя люблю!

– Я зна…

– Ни хера ты не знаешь! Я тебя сначала любила, потом десять лет не любила, а щас опять люблю! Шашки наголо!!! Где эта сраная запечённая рыба?!

…А в это время, в другой реальности, грустный карп собрал свои пожитки, взвалил на спину огромный садок и двинулся в сторону Большого Стеклобетонного Рифа, такого же исполинского, как и он сам, очень красивого и манящего яркими огнями даже через толщу межпространства. Карп расположился на берегу, достал из ящика тесто и вылепил красивую фигурку 90-60-90. Вставил ей в голову крючок и со свистом забросил к подножию Рифа, на самое дно. По слухам и атмосферному давлению он знал – попёр топ-менеджер.

– Мда. Лечение не помогло. – Знакомый ветеринар (не помню, как зовут) отложил снимки, удирая глазами от моего взгляда.

– Совсем? – задал я самый глупый вопрос в мире. Вероятно, я был далеко не первым вопрошающим что-то подобное – ветеринар пропустил вопрос мимо волосатых ушей.

– День. Максимум сутки, – продолжил он, зная весь последующий список кошатника. И, жалостливо погладив Чувака по тусклой шерсти, отчего тот вяло вильнул хвостом, добавил, – Рекомендую усыпить. За небольшую денюжку можем утилизировать. Там у нас на ресепшене прейскурант, гляньте… Вы слышите меня?

– Что? Да. Да. Я подумаю. Спасибо.

Я осторожно приподнял Чувака со стола, положил в переноску и побрёл на выход, пропустив залетевшую в кабинет огромную собаку, тянувшую за собой на поводке болтающуюся на сквозняке девицу.

Выйдя на крыльцо ветклиники, я опустился на ступеньки, достал Чувака из переноски и положил на колени.

– Чувааааааак.

Я не мог его убить. Я не мог дать кому-то его убить. И тем более – утилизировать. Утилизируют что-то очень логичное и правильное. Чувак этих унылых свойств никогда не имел, за что я его и любил, а обои и туалетная бумага – нет. Кот должен уйти так же сумасшедше и странно, как жил. А я должен был помочь ему в этом. Как в руку помирающего обмухоморенного берсерка вкладывали меч для разового посещения Вальхаллы, так и я должен был вручить в лапу коту билет туда, где ему будет вечно хорошо.

Мне нужна была радуга.

Я никогда не верил, что радуга объясняется лишь научно. Она слишком красива, чтобы быть кем-то разгаданной. И она слишком ярка, чтобы подчиняться бесцветным законам оптики. В ней должно быть что-то ещё. Что-то совершенно безумное и антинаучное. Например, что радуга – это мост, по которому кошки уходят туда, куда им вечно комфортно и сытно. Восхитительно антинаучная теория. Как раз для радуги. И для кошек.

На зов приложения «Яндекс. Такси» примчался Михалёв Сергей Олегович с тремя положительными отзывами. Я забрался на заднее сидение.

– Куда? – палец опытного Михалёва завис над поисковиком навигатора.

– К радуге.

– Это кинотеатр какой-то?

– Нет, просто радуга. Такая красивая и яркая штука.

– У тебя деньги-то есть? – Михалёвский палец сполз с навигатора и нырнул куда-то запазуху.

– Да. Вот они, смотрите. Настоящие деньги.

Вид денег подействовал на Михалёва успокаивающе, но ни одну из своих заготовленных историй он так и не рассказал. Я погуглил погоду и обнаружил дождь в районе Дедовска. Мы молча ехали всю дорогу, а Чувак спал на моих коленях, ухватившись лапами за руку, чтобы никуда не убежал.

Московские спальные районы плавно перетекли в вавилонские гипермаркеты и подмосковные недострои, в недобитые городом трухлявые посёлки с баннерами «Продаётся» на покосившихся заборах. Наконец, цепляясь набухшим брюхом за верхушки сосен, выползла на свет сизая туча. Лес кончился, и далеко в поле, в стороне от пыхтящей трассы, я увидел цветастую подкову радуги.