Виктор Старицын - Новороссия Новосветская

Известно, что мятеж — это неудавшаяся революция. Соответственно, удавшийся мятеж становится революцией. Классификацию события впоследствии определяет победившая сторона.

Мятеж Дарав начался вполне успешно. К моменту восстания в жилом блоке крепости осталось лишь около сорока семейств. Все избиратели, все декурионы и большая часть легатов уже переселились в индивидуальные жилые дома. В крепости остались жительствовать только высшие начальники — трибуны, консулы и пара десятков легатов. После переселения рядовых мартийцев, постановлением Совнаркома начальству увеличили количество занимаемых в жилом блоке комнат до величины "гражданская категория плюс два". Поэтому, каждое семейство занимало от 6 до 8 комнат. Соответственно, каждый начальник выделил себе отдельную комнату под спальню, чтобы малолетние детки по ночам своими воплями не мешали отдыхать утомленному дневными и вечерними трудами начальствующему составу.

Заговорщики начали аресты в два часа ночи 17 сентября 1542 года. Поскольку каждая комната в жилом блоке изначально имела отдельный вход со двора, все запланированные штабом восстания аресты прошли тихо. Начальников взяли тепленькими в постелях. Каждого из двадцати двух намеченных к изоляции начальников арестовывали группы из одного члена фракции и двух сочувствующих араваков. Спавшие в других комнатах жены начальников ничего не услышали. Обошлось без женского визга.

Штаб восстания учел ошибки покойного Круминьша. Еще шесть групп заговорщиков из двух даравовцев и нескольких араваков каждая, взяли под контроль все шесть артпозиций, могущих представлять угрозу для крепости. Три группы взяли под контроль ГКП, узел связи и НКВД. Все прошло без единого выстрела. В эту ночь в дежурные наряды ГКП, НКВД и узла связи бюро Дарав заранее постаралось устроить членов фракции и сочувствующих араваков.

К четырем часам дело было сделано. Одиннадцать особо важных арестованных заключены на гауптвахту, одиннадцать менее опасных водворили в помещение генштаба. Периметр крепости и все намеченные объекты были взяты заговорщиками под контроль.

Скрипко, Скобелкин и Мамыкин подошли ко входу в помещение гауптвахты. Они уже расклеили по территории крепости десяток рукописных листовок, в которых от имени "Комитета освобождения араваков" призывалось уничтожить главарей угнетателей — камчатцев и предоставить равные права аравакам. Помимо пистолета в кобуре, каждый из них имел два двухствольных обреза, заткнутых под кителем за ремень.

По плану восстания, охрану гауптвахты несли трое араваков — руководителей аравакской секции Дарав. В свое время под гауптвахту приспособили две стандартных комнаты. Спереди отгородили общий коридор, в котором разместился караул, а в двух укороченных комнатах размером три на четыре метра — камеру для комсостава с четырьмя койками и камеру для рядовых с четырьмя двухэтажными нарами. Сейчас в камерах "губы" размещалось пять и шесть арестованных.

Скрипко с удивлением обнаружил у входа в "губу" не троих араваков, как предусматривалось планом, а четверых, двое из которых были ему не знакомы.

— Как дела, Гуанакар? — осведомился Скрипко у секретаря аравакской секции Дарав.

— Все нормально, товарищ Скрипко, — ответил туземец, — арестованные ведут себя тихо.

— А что это за незнакомые товарищи с тобой? — осведомился вожак Дарав.

— Это мой старший брат Картоган, — указал Гуанакар на одного из незнакомцев. — Он командир взвода в гвардии. Только вчера прибыл на рейсовом корабле в отпуск с Кубы. Я его посвятил в наши планы. Он нашему делу вполне сочувствует. И с ним прибыли еще трое воинов из его взвода. Я их тоже привлек.

Члены бюро Дарав поздоровались с незнакомцами. Огнестрельного оружия у них не было, но на поясах висели внушительного вида испанские мечи.

— Ты должен был меня проинформировать, прежде чем привлекать новых людей к нашему делу, — попенял Гуанакру Скрипко.

— Так времени совершенно не было! Готовились к восстанию. Я подумал, что обстрелянные бойцы для нас лишними не будут.

— Ну ладно, ты говоришь, привлек четверых, а я вижу только двоих. Где остальные двое? И где Каманур? Он должен быть с вами.

— Член бюро секции Каманур дежурит в караулке. Я подумал, нужно следить за дверями, а то, как бы арестованные не отперли двери изнутри. Арестованные — очень умные и серьезные люди. А двоих новичков я отправил на ту сторону корпуса следить за окнами, чтобы арестованные не перепилили решетки.

Гуанаркар очень высоко ставил всех мартийцев, а перед их арестованными руководителями он вообще испытывал трепет, переоценивая их возможности.

Разговаривая с Гуанакаром, Скрипко лихорадочно соображал, что же делать в изменившихся обстоятельствах. Планом предусматривалось, что он и Мамыкин входят в камеру и четырьмя обрезами из восьми стволов кончают всех арестантов. Скобелкин в это время расстреливает из пистолета троих араваков. Затем они перезаряжают обрезы, входят в другую камеру и кончают всех там. После этого Скобелкин относит обрезы в цех, чистит их и кладет на место. Скрипко и Мамыкин остаются у гауптвахты объясняться с проснувшимися мартийцами.

Наконец, он принял решение.

— Это ты молодец, товарищ Гуанакар! Правильно сделал. Дополнительные бойцы нам не помешают.

Затем громко произнес, обращаясь ко всем, и надеясь, что Мамыкин и Скобелкин его поймут правильно:

— Ну что же, товарищи, все у нас пока идет по плану. Сейчас я зайду к арестованным, мне нужно поговорить с Мещерским. В какой он камере?

— В командирской, — ответил Гуанакар. — И с ним еще четверо. В другой камере — шестеро.

— И дальше мы действуем по плану. Я зайду в камеру. Ты Семен, останешься снаружи с товарищами араваками. Ты Павел, зайдешь в коридор караулки, постоишь у двери, пока я буду в камере. А то, вдруг, арестованные на меня нападут. А дальше, действуем строго по плану. Всем все понятно?

Последние две фразы Скрипко произнес, четко выделяя каждое слово.

— Все ясно, все сделаем как надо! — Откликнулись товарищи.

Скрипко открыл дверь караулки и вместе с Мамыкиным зашел в коридор. Мамыкин поздоровался с Камануром и остался в коридоре.

Скрипко отодвинул деревянный засов, затем резко открыл дверь и зашел в камеру. Его била нервная дрожь. Настал самый решительный момент восстания Дарав.

Помещение освещалось висевшей на потолке керосиновой лампой. На койках у окна лежали Мещерский и Сокольский, слева от входа лежал Востриков, справа на койке сидели, привалившись к стене, Шнурко и Влазнев.

Скрипко откинул полы заранее расстегнутого кителя и выхватил правой рукой из-за пояса обрез, одновременно взводя большим пальцем курки. Заранее взвести курки он не рискнул, опасаясь отстрелить себе из не имевшего предохранителя куркового обреза самое дорогое.