Елена Горелик - Пасынки

Европа зимой становилась скучным местом. Войска отдыхали на зимних квартирах, обыватели подсчитывали стоимость дров, монархи и их министры анализировали результаты летней кампании и строили далеко идущие планы на следующий год. Вовне это не выплёскивалось, и оттого создавалось ощущение мира и покоя. Весьма обманчивое ощущение, потому что мысленно короли, герцоги, принцы и их генералы уже знали, с чего начнут боевые действия, едва просохнут дороги… Зато в России скучно не бывало никогда. В России и зимой всегда что-нибудь случается.

Из Крымского похода Пётр Алексеевич вернулся не просто победителем, но победителем при добыче. Ханскую казну, захваченную с лёту в Бахчисарае, оставили Миниху «на обзаведение», пускай строится и жалованье выплачивает. Торговля в таврийских портах в этом сезоне была понятно какая, а трофейной казны ему до будущего лета должно хватить. Зато турецкие, татарские и прочие купцы, застигнутые русской армией в городах побережья, были ограблены до нитки. Пограбили и уходивших татар, оставив им некоторое количество скота на дорожку, чтобы с голоду не померли. Зато с этой добычи государь единым махом выкупил все частные доли в концессии, долженствующей построить в Петербурге долгожданные мосты. Промеры глубин в намеченных местах делали ещё весной, а летом начали ставить прочные каменные опоры первого столичного моста — между Адмиралтейским и Васильевским островами. Строительство не прекращалось до холодов, и по мосту уже даже можно было перейти с берега на берег: арки и постоянный настил возведут в будущем году, а пока положили временные деревянные мостки. Одновременно с этим князь Маэдлин, уже заслуживший титул светлейшего за заслуги в постройке каналов и дамб, завершил проект, позволявший заметно уменьшить опасность затопления Петербурга. Совершенно уничтожить эту опасность не представлялось возможным: князь авторитетно заявлял, что место для города выбрано не совсем удачно. Но при помощи далеко выдающихся в море насыпей и дамб можно было хотя бы избегать полномасштабной катастрофы. Проект находился в разработке второй год и подошёл к стадии реализации, но только сейчас на него нашлись деньги — всё из той же крымской добычи.

По весне закипит работа. Но закупки необходимого начались уже сейчас.

На Крещение, вопреки обыкновенному петербургскому климату, ударили самые настоящие морозы. Нева быстро взялась коркой льда, настолько толстой и прочной, что горожане устраивали праздничные гуляния прямо на реке. По вечерам на перекрёстках полиция зажигала костры — и самим погреться, и прохожим. Но обыватели предпочитали в такие холода отсиживаться по домам, возле печек. Исключение составляли те, кого гнали на улицу неотложные дела. Наплевав на европейские моды, не рассчитанные на русские морозы, люди укутывались в тулупы и шубы, меняли треуголки на меховые шапки, надевали толстые рукавицы и сапоги на меху. Не стали исключением и иноземные послы, коим по случаю холодов от казённых щедрот подарили по шубе.

Не стал исключением и Пётр Алексеевич. Хоть и досаждали ему ставшие обычными зимние простуды, но делами он занимался, как и прежде, многие вопросы решая самолично. Может, он, по старой привычке, и наплевал бы на холода и тёплую одежду, но на семью он наплевать не мог, а семья в один голос твердила, что батюшка им нужен живым и здоровым. Носил шубу, как все, и не жаловался, хотя за версту было видать, как ему это не нравится. Едва мороз «лопнул», засыпав Петербург на прощанье снегом по колено, он с огромным удовольствием скинул тяжёлые меховые одеяния, вернувшись к удобному и лёгкому в носке сукну. И, разумеется, немедленно подхватил очередную простуду.

Раннэиль никогда не упрекала супруга. Просто доставала из заветной корзинки свёрточки с нужными травами, делала отвары и подавала их с такой милой улыбкой, что у Петра Алексеевича язык не поворачивался отказаться.

— Не надоело тебе болеть, родной мой? — альвийка подсела поближе к мужу, кутаясь в тёплый платок. — Прости, но рано или поздно наступит момент, когда ты уже не сможешь уделять столько внимания мелочам.

Суровую отповедь, готовую сорваться с языка, в самом начале оборвал надсадный кашель.

— Ничего, — сдавленно сказал Пётр Алексеевич, как следует прокашлявшись. — Вон, помощнички у нас растут. Даст бог, успею им команду сдать… Сколько там твоя матушка мне отмерила? Лет десять-пятнадцать?

— Ты бы, всё-таки, поберёг себя, Петруша, — Раннэиль с нежной полуулыбкой погладила его по руке. — Чтобы у нас с тобой были ещё эти лишние пять лет… и больше, если получится.

Он посмотрел на жену со смешанным чувством — усталости и…вины.

— Не тот у меня чин, чтобы беречься, Аннушка, — произнёс он. — Ты уж прости.

С невесть откуда взявшимся ощущением грусти Раннэиль перебралась к нему на колени.

— Давай посидим так, любимый, — сказала она, положив ему голову на плечо. — Там, за окном, снова ветер, метель… А здесь тепло и тихо. И только мы с тобою.

Они сами не помнили, когда научились понимать друг друга без слов. И сейчас тоже говорили, не нарушая тишины их уютной комнаты. В какой-то момент он положил руку на её живот, и дитя, словно почувствовав это прикосновение, шевельнулось во чреве.

Как же им было хорошо сейчас… Не в первый раз они так остро чувствовали это единение — полное и безоговорочное, настоящее. И сегодня всё было, как раньше, в прежние, редкие зимние вечера, что они посвящали друг другу, и более никому. Это порождало надежду, что впереди ещё будет много таких вечеров, но в том-то и печаль, что в мире людей бессмертие не предусмотрено. Возможно, только для того, чтобы научились ценить каждый миг жизни, уподобленной песочным часам. Ведь никому не ведомо, когда упадёт вниз его последняя песчинка.

Последняя песчинка Петра Алексеевича сорвалась вниз той же ночью, когда этого никто не ждал…

«…Я смотрела ему в глаза, и не умом — нутром понимала: это всё. Он уходит.

Не дай бог тебе, сынок, когда-нибудь испытать такую боль. Только тогда я поняла, почему у нас, альвов, айаниэ считается проклятием…

Да ты ведь тоже всё понял с первого взгляда, мой мальчик. Я видела. Я помню».

Тихая, какая-то подавленная суета — и лекари, и прислуга почему-то не решались повысить голос. Спешно вызванный Макаров напрасно ждал распоряжений от государя: тот пребывал в таком состоянии, что не мог сколько-нибудь долго говорить. Мог только мычать от боли. Тогда Раннэиль, сама не своя от свалившейся на голову беды, взяла дело в свои руки.

— Немедля созовите Верховный тайный совет, — сказала она кабинет-секретарю, тщательно скрывая волнение. — Положение тяжёлое. Даже если врачи сумеют предотвратить худший исход, Пётр Алексеевич сляжет надолго. Вице-канцлеру тоже сообщите, пусть приезжает, не теряя ни минуты.