Елена Горелик - Пасынки

Макаров всегда был себе на уме, и даже, порой, позволял себе решать, которые из писем зарубежных монархов стоит показывать государю, а которые отложить. Но альвийки он опасался, и ни разу за все годы не посмел ослушаться её приказа. Не ослушался и на сей раз.

Улучив момент, Галариль — то есть Елизавета Васильевна Брюс — легонько коснулась её руки.

— На твоём месте я бы позвала сыновей, — тихо сказала она по-альвийски, и взгляд её сделался печально-виноватым.

— Ты думаешь…

— Я не думаю, я знаю, Раннэиль. Отказала печень, затем последовал отказ обеих почек… Он не доживёт до рассвета.

— Но почему, Галариль? Он же все эти годы принимал лекарства, и…

— …и печень, в конце концов, не выдержала, потянула за собой остальное. Рано или поздно это должно было случиться. Вспомни, твоя досточтимая матушка сотворила чудо. Чудо и то, что он сумел с таким разрушенным организмом прожить эти десять лет.

Раннэиль, до сих пор надеявшаяся на новое медицинское чудо, почувствовала себя так, словно из её тела разом выдернули все кости. Если бы не прислонилась спиной к кроватному столбу, то точно бы упала.

Перед глазами всё подёрнулось зыбкой тёмной пеленой.

— Нэ, — Галариль сочувственно взяла её за руку. — Всё, что я могу сделать — это дать ему последнее средство.

— Надежды больше нет? — сдавленным голосом спросила Раннэиль.

— Если бы была, я бы не стала от тебя скрывать. Дай ему уйти достойно.

Последнее средство… Альвы давали его безнадёжно израненным воинам, чтобы те покидали мир без страданий и при ясном сознании. В нём не было ни капли магии, только травы… Раннэиль вспомнила: отец уходил, будучи под действием этого средства.

— Лизавета Васильевна.

Голос прозвучал неожиданно громко и чётко. Обе женщины вздрогнули и обернулись. Пётр Алексеевич лежал, закрыв глаза, и был изжелта бледен. Лицо покрылось плохо пахнущей испариной. Видимо, наступило временное облегчение, что он смог членораздельно заговорить. Раннэиль немедленно бросилась к нему, села на краешек постели.

— Поди сюда, Лизавета Васильевна, — сказал он, и с трудом разлепил веки. — Слышал я, о чём вы говорили… Неси эту… отраву, не хочу подыхать в грязи и боли.

— Учитывая ваше состояние, это средство даст вам два, от силы три часа, — почему-то голос Галариль дрогнул, она отвела взгляд.

— Ну и ладно. Успею…

Во дворце ничего ни от кого нельзя скрыть.

Уже через полчаса к Зимнему начали съезжаться кареты царедворцев, тем или иным способом получивших известие о внезапном недомогании императора. Распоряжение императрицы о созыве Верховного тайного совета Макаров выполнил в точности, вот только придворный шпионаж сработал мгновенно, и собираться начал Сенат в полном составе.

Вице-канцлер граф Кузнецов, в отличие от коллег, пошёл не в нижний зал, а направился прямиком в государевы апартаменты. Вести у него были тревожные, следовало немедля переговорить с её величеством, пока не стало поздно.

Тот факт, что гвардейцы у дверей скрестили перед ним ружья с багинетами, и вовсе не означал ничего хорошего.

— Не велено, Никита Степаныч, — виноватым шёпотом сказал один из солдат, давно его знавший. — Не велено пускать никого, кроме докторов.

— Кем не велено? — так же тихо спросил Кузнецов.

— Решение Сената…

Сенат. Всё-таки решились. Что ж, для вице-канцлера это сюрпризом не стало: он давно держал на контроле некую группу знатных персон — включая и своего тестя, князя Черкасского — которая вынашивала планы по радикальному ограничению царской власти и передаче отнятого Сенату. Персоны эти, помня о судьбе предшественников, ни о чём конкретном пока не договаривались. У них существовала общая цель и договорённость действовать сообща, и только. Но Кузнецов, битый волк, видел, как вокруг этой группы с соблюдением всех предосторожностей крутятся те же странные лица, что вертелись и в пределах видимости незадачливых убийц, покушавшихся на жизнь цесаревича Петра. Вертелись — но никаких улик против них не нашлось. И сейчас оных нет. Однако само присутствие тех персон уже о многом говорит. Вице-канцлер рассчитывал на сей раз поймать их, а не поймать, так обезвредить… любым способом. Ему не нравилось, что по Петербургу спокойно расхаживают враги.

Но действовать следует безотлагательно. Приказ никого к императору не допускать? Что ж, придётся воспользоваться свойствами альвийского слуха. Рисковать, так рисковать.

— Ваше императорское величество, я обращаюсь к вам! — проговорил он, повысив голос. — У меня известие чрезвычайной важности!

Лица солдат сделались удивлёнными, но препятствовать господину вице-канцлеру никто не стал. А через несколько мгновений расчёт оправдался: дверь распахнулась в обе створки.

Императрица. Хмурая, с тяжёлым взглядом воина, коему приказали не оставлять позицию, покуда жив, но настроенная вполне решительно. Именно то, что сейчас и требуется.

— Я ждала вас, Никита Степанович. Проходите.

Вместо серебряного колокольчика — жёсткий лязг стального клинка. Да, десять лет назад, он в этой даме не ошибся. Эта будет делать не то, что велит сердце, как бы оно ни кровоточило, а то, что надобно делать. Вздумай солдаты в точности исполнять распоряжение Сената, кто знает, чем бы всё окончилось, но она бы не смирилась. Не из таковских.

С первого же взгляда Кузнецов понял: не жилец Пётр Алексеевич. Чем его лекари опоили, неведомо, но взгляд царя был острым, осмысленным и недобрым. Это при том, что вид имел — краше в гроб кладут: лицо серое, с явной желтизной, под глазами чёрные мешки, весь в поту.

— Все прочь, — приказал государь. — Желаю говорить с императрицей и вице-канцлером.

Лекари и прислуга под собственный едва слышный шёпот покинули комнату.

— Что, они уже в моём доме вздумали распоряжаться? — зло проговорил он, не ответив на поклон вице-канцлера. — Полно, Никитка, поговорим без чинов, как ранее. Всё ли готово у тебя?

— Для ареста заговорщиков препятствий нет, — ответил Никита Степанович. — Но ими руководят, а кто — неясно. Связь осуществляется опосредованно, через тайники и кабатчиков. Взяв этих, я не смогу взять тех, и они найдут новых исполнителей.

— Отложи до лучших времён, Никитка, — Пётр Алексеевич тяжело дышал. — Бери тех, кого можешь взять, и тряси. Ныне главное — дело наше сберечь, а там, глядишь, и случай будет, поквитаешься. Обо всём Аннушке доложишь, коли я уже… не смогу твой доклад принять.

— Среди них есть колеблющиеся. Я мог бы привлечь их…

— Действуй… вице-канцлер. На то и чин тебе даден, и власть немалая. Ну, ступай… с богом.

У Кузнецова помимо воли защипало под веками: что бы там ни было, а юдоль земную покидал выдающийся государь.