Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Однако и Кориат, чувствуя свою нужность, повел себя непривычно стойко. Хотя он и женился, уступив отцу, а может в силу этого еще и пуще, Кориат стал твердить, что у него сын на Волыни, что именно его он считает своим главным наследником и что от этого не отступится. Гедимин свирепел, багровел, пообещал однажды даже проклясть, между ними вспыхнула тихая ожесточенная война, но в конце концов Кориат летом 6848 (1340 г. от Р.Х.) года, будучи в Ордене с посольством, совершил такое, что Гедимин простил ему все и сдался, признал внука, хотя, правда, только на словах.

Дело в том, что Кориат заморочил голову всем магистрам, напоил пол-Ордена до положения риз, довел до белой горячки полтора десятка самых отчаянных (на халяву!) выпивох, истратил море денег (чужих, правда, больше, чем своих), передружился со всей верхушкой Ордена до пьяных соплей, объятий и поцелуев и подписал с рыцарями такой договор, что те, протрезвев, почти год прятали друг от друга глаза и не решались к этому договору вернуться, разобраться, кто же из них был в тот момент глупее, потому что глупее уж было некуда. По нему Орден отказывался от кучи спорных территорий, обязывался помогать Литве деньгами и даже войском и т. д. и проч. в ответ лишь на то, что Литва не станет преследовать у себя «добрых христиан» и проповедников Ордена, которых и так шаталось по Литве множество.

Вот этим договором и одолел Кориат упрямого отца. Но любая вещь имеет изнанку. Эта победа Кориата заставила вспыхнуть с неожиданной силой ненависть, которая гнездилась в груди «длинношеей» к далекому неизвестному любимцу мужа.

Княгиня совершенно отравила жизнь бедному Кориату, как это умеют только очень любящие жены — а она любила его без памяти — и замыслила извести ненавистного соперника ее детей, которых к 49-му (1341) году было уже двое, как назло обе девочки.

Кориат, для которого дом стал сущим адом, при первой возможности мчался в Бобровку к сыну, проводил с ним дни, недели, пока Гедимин не засылал его вновь куда-нибудь с новым поручением.

Мальчик совершенно покорил отца своей серьезностью, сообразительностью, а больше всего недетским взглядом своих зеленых глаз. И неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта идиллия и что из нее вышло, если бы в 1341 году (мальчику исполнилось только три года), отражая наскок опомнившихся от невероятно стыдного договора рыцарей, при штурме их крепости Байербурга вдруг не погиб Гедимин.

Все рассыпалось как-то само собой — не осталось хозяина. Потому что Евнутий, младший и любимый сын Гедимина, которому тот, умирая, успел отказать главное наследство — Вильну, хозяином никак стать не мог, хотя попытался было.

Разобиженные старшие сыновья, Олгерд и Кейстут наиболее демонстративно, замкнулись в своих уделах, стали заниматься только собственными делами, совсем не исполняя вселитовских обязанностей, не только не подавая никакой помощи Вильне, но вообще игнорируя все идущие оттуда приказы и даже просьбы.

Любарт от души посоветовал Кориату крепко заняться своим уделом, так как идут смутные времена, и теперь случись что — ни на чью помощь рассчитывать не следует.

— Неужто и ты не поможешь? — печально изумился Кориат.

— Я-то всей душой! Но будут ли у меня силы в нужный момент... Кориат, удрученный, уехал к себе в Новогрудок. Он все еще не хотел осознать, что все рухнуло, хотел верить что останется по-старому, как-то образуется с Евнутием во главе.

Но не получилось. Когда Евнутий позвал его на помощь, чтобы наладить контакт с братьями, глухой стеной вдруг отгородившимися от него, Кориат как всегда легко, без долгих раздумий согласился и поехал прежде всего к Олгерду. Тот принял его очень сухо.

— Ты с чем приехал?

— Узнать приехал, чего ты заважничал. Какая муха тебя укусила, что ты брата Евнутия знать перестал?

— Так ты от брата Евнутия или от князя Виленского? Или от Великого князя Литовского?

— А... я... — поперхнулся Кориат и только тут спохватился, а Олгерд заговорил не зло, не обиженно, а терпеливо, как ребенку малому:

— Если братец у меня помощи просит, то я, пожалуй, помогу. Только не дружиной, да еще спрошу: на что ему, неспособному? Князю же Виленскому копейки не дам! Нет у меня лишних денег соседям милостыню подавать. А Великого князя Литовского — такого не знаю.

— Олгерд, — сразу охрипнув, заговорил Кориат, — ведь братья мы, разве ж можно так? Какую нам отец силу оставил, а мы ее по кускам? Нельзя же все вот так враз — и прахом.

— Нельзя! Но чтобы все в одном кулаке держать, правда нужна, справедливость!

— Так все, вроде, без обмана... как отец завещал.. Ведь не дурак же он был... понимал кое-что и в людях и в делах... А?

— Отец... Явнут, сопляк, тебя, старшего брата, как слугу по своим надобностям гоняет, старшим братьям своим приказы рассылает, это правда? Это справедливость? Старший должен приказывать!

— Значит, ты считаешь — Монвид? — Кориат быстрым умом дипломата уже все уразумел и спрашивал, чтобы до конца убедиться, пряча в усах едкую улыбочку.

— Пусть, если справится. Только сам знаешь — болен он... делами вовсе не занимается... на тот свет больше смотрит...

— Тогда Наримант?..

— И ему покорюсь! Если возьмется править и пьянство свое и с бабами непотребство бесконечное бросит! Но Явнуту — нет! Лучше я свой Витебск оберегу и укреплю, чем на немощного братца-сопляка силы тратить. Не будет тут пользы ни мне, ни Литве.

— Значит, сильнейший... Значит, ты... Вот оно как...

— Да, так! Так и передай хозяину твоему: я ему служить не намерен!

— Хозяину моему?! — Кориат аж задохнулся, но дипломатический опыт сказался. Он помолчал, спросил равнодушно:

— Кейстут тоже так думает?

— Да! Мы с Кейстутом одной крови, мы думаем одинаково. И действовать будем всегда заодно. Кто из братьев с нами — милости просим. Кто сам по себе — не взыщите.

Кориат крутнул ус и уехал, но проехал не в Вильну, а к себе в Новогрудок, написав Евнутию, что посольство не удалось, Олгерд желает остаться сам по себе, а у него, Кориата, много дел в своей вотчине.

И с этого момента поехали дела Литвы вкривь и вкось, и Кориат, привыкший за надежной отцовской спиной ничего не делать в своем уделе, а теперь вынужденный заниматься и всеми внутренними делами, и от ухватистых соседей отмахиваться, и не только чужих, а и, к великому изумлению, собственных братцев, совершенно закопался в проблемах Новогрудских и забыл дорогу на Волынь. В другую колею свернула его жизнь, и неожиданной опорой в самых тяжких передрягах стала вдруг так прежде постылая «длинношеяя». Как-то сразу разобравшись во взаимоотношениях братьев, она стала очень уверенно и выгодно торговать помощью (действительной или только возможной) Новогрудка тому или иному нуждающемуся, причем в лучшей позиции у нее всегда оказывался Олгерд, ему она помогала, другим же обычно всего лишь обещала. Воспользовалась она и дипломатическими способностями мужа, напористо склоняя его к тем или иным действиям, не давая бездельничать и отчаиваться.