Ли В.Б. - Я меняю мир

После первого открытия, "соучастником" которого я стал, коренным образом поменялось отношение ко мне преподавателей и однокурсников. Среди тех и других поляризовались симпатизирующие и завистники, причем последних оказалось больше, особенно после второго моего открытия. Кто-то открыто высказывал свои чувства ко мне, но чаще скрытничали. Улыбались мне в глаза, а за спиной наушничали, исподтишка устраивали пакости. К сожалению, к ним присоединился Шамов, мой научный руководитель, обиженный тем, что я обошел его, не привлек к новому проекту. По-видимому, захотелось на халяву получить долю славы и немалых дивидендов, как произошло с теоремой Ферма. Да и среди других ученых мужей факультета таких оказалось немало, прямо или обиняком укоряли в непатриотизме к родному университету.

В академических кругах, как и в любой другой сфере деятельности, существует конкуренция, каждый жаждет успеха, выгоды за счет своих собратьев. Так что я, связавшись со сторонним научным учреждением, оказался на стороне конкурентов родного ВУЗа. О таком раскладе я и не думал, когда подключился к проекту Колычева. Но когда услышал от уважаемых мною факультетских мэтров прямые обвинения в подобном проступке, вначале не поверил своим ушам. Причем тут они, когда это моя личная работа, не в ущерб учебным и НИРовским делам в университете. Потом понял - самая обычная зависть, желание на чужом горбу въехать в рай. Среди подавляющей части преподавателей факультета, включая декана, я оказался изгоем, всякими путями, зачастую искусственно, создавали мне трудности.

Даже доходило до такой мелочности, как снижение каким-либо преподавателем оценки за мои проекты или контрольные по надуманной причине. Вначале я пытался обжаловать явно несправедливый выпад, но наткнулся на круговую поруку, никто не пытался разобраться объективно, напротив, обвинили в склочности, опорочивании честного имени их уважаемого коллеги. Исключить меня из университета они не могли. Как же, лауреат Государственной премии, автор двух величайших открытий, почетный академик самых уважаемых в мире научных заведений - и вдруг отчислен за неуспеваемость. Нонсенс! Но пытались создать такие условия, чтобы я сам подал нужное им заявление. Тот же Шамов лицемерно выражал сочувствие и, ссылаясь на желание "помочь" из былой дружбы, советовал перейти в другой ВУЗ.

Такую радикальную позицию, сложившуюся на факультете по отношению ко мне, я мог объяснить только личным участием Разумовского, декана. Можно было пожурить меня или наказать, но не столь же жестко! Ведь перспективный студент полезен каждому ВУЗу, добавит ему славы, как альма-матер, выпестовавший будущего гения. Декан невзлюбил меня с первого курса, каждый мой успех вызывал у него только раздражение. Я чувствовал это по его неприятному взгляду, обращенному на меня, при случайных встречах он даже не отвечал на мое приветствие. Шамов обронил как-то, что я чем-то серьезно задел факультетское начальство, посоветовал каким-то образом умилостивить его. Не знаю, что имел в виду руководитель, но лизать задницу декану я не собирался, держался с ним корректно, не более. А теперь Разумовский отыгрался, воспользовался моей "промашкой", настроил или надавил на преподавательский состав против меня.

В ответ на нездоровую ситуацию на факультете вокруг меня решил обратиться к ректору, академику Харламову. С ним раньше не сталкивался, разве только на вручении мне диплома об открытии. Заранее записался на прием по личному вопросу, в назначенный день сидел у него в приемной в ожидании вызова. И угораздило же, именно в это время сюда зашел Разумовский. Он косо посмотрел на меня, привычно не ответил на приветствие, зашел к ректору, даже не спросив секретаря. Я ждал почти полчаса, пока не вышел декан, через несколько минут меня пригласили к Харламову.

Вошел в просторный кабинет, в нем в кресле за широким столом у дальней стены восседал ректор. Крупный, полной комплекции, весьма солидного возраста, уже за семьдесят. Он смотрел строго на меня, благодушное обычно лицо сейчас посуровело, выражало недоумение. Я поздоровался, потом представился:

- Евсеев Сергей, студент третьего курса механико-математического факультета.

Рокочущим басом Харламов ответил:

- Наслышан о тебе, Евсеев. Такой видный молодой человек, можно сказать, гений, а не можешь ужиться с другими. На тебя уже были жалобы, от декана, твоих преподавателей. Сутяжничаешь, не уважаешь старших, требуешь к себе особого отношения. Что, загордился, считаешь себя выше других? Нехорошо. Иди и подумай над своим поведением. У тебя вся жизнь впереди, надо ладить с людьми.

Попытался сказать о своем:

- Валериан Константинович, пожалуйста, выслушайте меня...

Ректор тут же перебил меня:

- Так, Евсеев, и здесь собираешься кляузничать. Все, иди и больше ко мне не обращайся. Я не хочу слышать о всех ваших дрязгах, кто кого обидел.

Все для меня стало очевидно, старый ректор практически отстранился от ведения неприятных для него дел, вникать и разбираться он не станет. Надежда решить проблему обычным порядком растаяла как дым, никаких иллюзий о справедливости в университете не осталось. Попрощался и вышел, но твердо решил, так просто сдаваться я не буду, если хочу уважать себя. Но прежде надо хорошо продумать, мне отвечать не только за себя, но и за свою семью, существенно разросшейся к этому времени.

К нам переехала Таня, Наташа уговорила ее жить вместе. Полгода назад Таня родила сына, крепкого бутуза, один в один похожего на меня. Во всяком случае, так уверяли все мои подруги, глядя на пыхтящего Сережу-младшего, упорно пытающего вылезть из манежки. Так или нет, мне все равно, беру на руки и прижимаю к сердцу кровинку, вдыхаю молочный запах младенца, бесконечная нежность и желание сберечь охватывают меня. А рядом с нами стоит любимая, счастье льется из ее глаз слезами благодарности и обожания. Я обнимаю Таню, так мы и стоим втроем, как одно единое, души наши сливаются где-то там, в небесах. Я не заметил, как влечение к подруге перешло в невидимые узы мучительно сладкой любви.

Не мог и дня прожить, если не увижу и не обниму ее и нашу дочь, каждый вечер заезжал к ним. А наши соития наполнились блаженством обладания столь желанного тела, мы сливались сердцами, казалось, они даже бьются заодно, как и дыхание, бурное и волнующее. А когда Таня призналась, что беременна, носил ее на руках, ухаживал и берег как хрустальную чашу. После переезда к нам отдавал ей почти все внимание, вызывая ревность остальных подруг. Рождение сына стало настоящим праздником в моем сердце, не мог смотреть спокойно, как она кормит, пеленает, чуть ли не каждую минуту обнимал мать с ребенком, ласкал и нежил.