Антон Павлов - Месть Колобка

— Ох, как же странно это всё, — пробормотал дед, растирая ладонью морщинистый лоб.

Старуха протянула руки к Колобку, чтобы помочь.

— Нет! Я сам, я сам, — долетел приглушённый от неудобного расположения рта голос Колобка. — Оп! Ещё немного оп!

На румяной поверхности печёного теста ничего не отражалось, но по выпученным глазам Колобка было видно, что в глубине его накапливается сильнейшее напряжение. Колобок спружинил и встал ровно, как и полагается голове.

— Слушай, может тебе руки и ноги прилепить? — спросил старик. — Теста подмесим и прилепим. И по новой в печке?

— Нет, — сказал Колобок. — Я уверен что во второй раз я не смогу зайти в печь. Сгорю. Жизнь даётся только раз.

— Как складно ты говоришь. Как в театре, — сказал старик, вспоминая как в город приезжал театр. Они со старухой надели самую лучшую одежду и пошли на представление. Старику понравилось, что можно было не только смотреть на игру артистов, но и не стесняясь, есть сахарных медовых петушков на палочках.

— Не знаю, — сказал Колобок и если бы у него были плечи, он бы пожал ими, — Слова сами получаются. Я говорю то что думаю. Даже не успеваю подумать и уже из меня слова вылетают…

— Он думает, — с благоговеньем сказала старуха. — Принеси, старик, ему что-нибудь мягкое. Не будет же он на подносе спать?

— Ну-ка пойдём поговорим, старуха, — прошептал старик и отвёл бабку в сенки.

Они стояли и смотрели друг на друга. Она, чтобы лучше понимать, он — чтобы сказанное им лучше доходило до неё.

— А если это колдовство? — прошептал старик. — И вообще, ты подумай, как такое возможно? Говорящий хлеб? Живое тесто? Что разговаривает с нами через него, ты подумала?

— Это просто Колобок, — с нежностью в голосе ответила старуха. — Если и волшебство, то доброе. Ты видел его глаза? Они чище чем у священника в церкви.

— Не говори так. Нехорошо это. — сказал старик. — А то как бы чего не вышло? А чего ты, кстати старуха раскомандовалась? Принеси то, принеси это? Сидеть видите ли этому Колобку жёстко. Подушечку ему? Думаешь, я вот всю жизнь мечтал, чтобы в старости вместо отдыха, хлебному мякишу подушки таскать?

— Если ты сейчас не замолчишь, я уйду от тебя навсегда, — сказала старуха. — Какой же ты самовлюблённый старик!

Старуха взяла маленькую подушечку, которую старик брал в лес, чтобы если застанет ночь в пути, было куда приложить голову. Бабка положила подушку рядом с Колобком, который всё это время смотрел в слюдяное окошко и был глубоко задумчив.

— Я же ещё и самовлюблённый, — пробормотал старик и ушёл на заброшенную половину дома.

Он уселся посреди кучи, натасканного за эти годы хлама и старых вещей и тяжело вздохнул. Старик рисовал в пыли палочки и кружки, когда рядом раздался проникновенный голос Колобка.

— На бабку злишься? Поссорились?

— Да, не злюсь я, — отмахнулся старик. — У неё материнский инстинкт видать проснулся. Она тебя за ребёнка своего приняла.

— В каком-то смысле так и есть. А что у тебя будет здесь на этой половине дома? Что-то строить собрался? — спросил Колобок.

— Ничего уже тут не будет, — сказал старик. — Похоронят нас с бабкой и дело с концом.

— Нельзя так говорить, — сказал Колобок.

Только по бровям было видно, что в нём снова происходят одному ему ведомые внутренние процессы. Раз, и он покатился по пыльному полу.

— Ты поосторожней там, — сказал старик. — А то подпол незакрытый. Свалишься и крошек твоих не соберёшь.

— Я вижу, — сказал Колобок. — Да, здесь тяжело кататься, к глазам всякая ерунда пристаёт. Почему ты не отремонтируешь здесь всё и не уберёшь? Вон же и доски есть, и гвозди?

— Хотел, да не успел, — сказал старик. — Жизнь, как видишь, прошла.

— Как это прошла? — изумился Колобок. — Ты же ещё живой?

— Незаметно прошла, — буркнул старик и закурил самокрутку, разгоняя дым руками.

— А сколько ты уже прожил?

— Лет семьдесят, а то и больше, — сказал старик.

— А я знаешь сколько проживу? — спросил Колобок.

— Сколько? — спросил старик, размышляя, влияет ли количество добавленной костной муки в хлеб на продолжительность жизни.

— До утра, — с лучезарной улыбкой ответил Колобок.

— Почему так мало?

— Предчувствие у меня, — сказал Колобок. — Но я хочу сделать что-то великолепное за свою жизнь. Что-то важное — важное!

— И что же это? — спросил, туша окурок, старик. — Жениться на королеве? Разводить большие стада коров и заработать много денег? Пойти на море и стать пиратом? Что ты хочешь?

— Хорошо петь песенку, — сказал Колобок. Вдруг улыбнулся губами — корочками и звонко запел:

Песня была красивая, но старику вдруг стало неуютно от непрошенного воспоминания. После войны на ярмарке в городе, куда он сдавал кедровые орехи, тут и там стали появлялись калеки. Все как один злые на судьбу. Некоторые инвалиды, как и Колобок пели песни и ещё клянчили деньги. У инвалидов были хотя бы какие то конечности, а у Колобка только голова. Впрочем чистый звонкий голос Колобка не шёл ни в какое сравнение с хриплыми вяканьями калек. Старик заставил уйти непрошенный образ из головы.

— Жизнь — это песня, — Сказал Колобок. — Смысл жизни — в песне. У каждого своя песня просто. Если бог руки, ноги дал — используй их. Есть голос — пой. Есть голова — думай. Начал дом — дострой его. Есть жена — заботься о ней. У меня нет ничего, кроме голоса, но я веселей чем ты. Я не унываю.

— Ну тебе легко говорить, — задетый за живое пробормотал старик. — А я старый и у меня нет ничего, чтобы…

— Хватит своим возрастом гордиться. С твоих слов получается, что в мире самая уважаемая должна быть морская черепаха. Они ведь дольше всех живут.

Колобок прокатился мимо старика, прошуршал по половичкам в коридоре, где его поймала старуха. Подняла его на руки как котёнка и прижала к груди, а потом звонко чмокнула в щёчку пыльную от путешествий по дому.

Ночью, когда все спали, Колобок укатился в глухую ночь. Он выдавил тряпку, которой была заткнута часть слюдяного оконца, скатился с подоконника и был таков. Первой от проникшего в избу холода проснулась старуха, закричала и разбудила старика. Старуха выглядела так, будто днем к ней прилетел волшебник и пообещал вернуть молодость, а ночью вдруг испарился. Старик в сонной оторопи смотрел, как старуха бегает по избе и кричит, не обращая внимания на его попытки успокоить её.

— Зачем ты его выпустил? Почему не заложил окно? Иди и догоняй его! — кричала старуха.

— Еще чего, — сказал старик. — Как ты себе это представляешь? В ночь? Там сугробы в человеческий рост намело. И холодина такая. Добрый хозяин собаки из дома не выгонит, а ты меня на верную смерть посылаешь!