Антон Павлов - Месть Колобка

— Что на обед есть будем? — спросила бабка после утреннего чая.

Старик помнил, что в паре метров от слюдяного окна вначале зимы он закопал в снег три крупных рыбины. А чтобы хитрые звери из леса не уперли неприкосновенный запас, придавил то место большой ледыхой. Дед взглянул на жену долгим взглядом. По глазам понял, что бабка помнит про рыбу за окном. И про мешок проса за печкой тоже должна помнить. А еще лук есть и морковь сушеная. Перезимовать есть с чем, хоть и не пошикуешь, — думал дед. Он был благодарен бабке, что та не сравнивает его с другими стариками. Жили они хуже всех в округе и детей у них не было.

Старик улыбнулся старухе и положил сухую ладонь на плечо.

— Испеки-ка ты мне старуха колобок.

Старуха расчесала гребешком седые волосы и незаметно спрятала в растянутый карман кофты. Не хотела, чтобы дед видел, что последние волосы лезут как окаянные. Того гляди лысой останешься. А деду то ведь хочется нравиться. Хоть детей не нажили, зато с Божьей помощью мирно всегда жили. Бывало, конечно, что находило то на него, то на нее, так, что даже по разным углам избушки разбегались. Но сердиться долго у них друг на друга не получалось.

— Прости меня дурня грешного, — говорил в такие моменты дед.

— А и ты меня прости, идиотку взбалмошную, — отвечала бабка.

— Слушай, дед, а ведь у нас муки нет?

— Чего это нет? — нахмурился старик. — Вон же в сенях целый мешок стоит?

— Это ж костная мука-то! — воскликнула старуха. — Я ее в холодец подсыпаю, чтоб сытнее был.

— Знаю, — сказал дед. — Последние разы одна мука в холодце и была.

— Ой, как умно ты меня поддеть решил! — сказала бабка. — Если ты такой Елисей охотник, так и принес бы мяса? Не в пустыне, чай, а в лесу живем! Зайца, медведя, лису даже мог достать бы!

— Мог бы, — кивнул дед, — да вот ружье не стреляет.

— Понятно, — сказала бабка. — Вот и не строй тут умного из себя.

Она не стала уточнять про ружье. И так знала, что ружье на стене висит, чтобы бандитов пугать. Дед его выстругал и просмолил, чтобы на настоящее походило. А то настоящее ружье, что им ее отец подарил, он в болоте утопил, когда на уток охотился.

— Испечешь колобка хоть из костной-то муки? — уже мирно спросил старик.

— Испеку, — сказала бабка, вздыхая. — Чего не испечь то. У кого-то в зиму и костной муки нет ни мешочка, а ты нам целый мешочище намолотил!

— Это да, — разулыбался благодарный за бабкину похвалу дед.

Бабка уже не слышала деда. Она отвернулась и не следила за его губами. Прошлым летом она смущенно призналась ему, что окончательно оглохла и понимает речь теперь только, когда смотрит на губы.

— Ну иди на улицу. Дрова принеси от бани. Пусть просушатся. А то в последний раз, когда ты парился, снег подтопился и подмочил поленицу. А я по амбару поскребу, авось обычной мучки да и наберётся.

— И по сусеку тоже поскреби, — сказал дед, но жена уже отвернулась, а значит не слышала его.

Дед вышел во двор и шёл к бане мимо будки Шарика. По весне Шарик помер, когда умудрился сожрать труп маленького ежа. Дед с бабкой терпеливо выхаживали псину, но как горько говорил потом дед: если бы бедолага Шарик не сдох от ежовой тухлятины, то его желудок точно бы доканали иголки.

Он старался не смотреть в сторону будки. Пёс был совсе не старый и мог бы жить да жить. Иногда старик даже представлял себе, что вот он умирает, а Шарик сидит рядом, преданно смотрит и провожает его в последний путь. Не получилось, жизнь по своему всё по местам расставила. Старик недовольно прокряхтел и когда набрал охапку обледеневших дров, то снова посмотрел на будку. Там где обычно сидел и приветливо вилял хвостом Шарик, стояла большая кастрюля, в которой бабка кипятила бельё.

Бабка помела по амбарам да по сусекам и наскребла немного муки, да ещё отыскала квадратик сливочного масла. Дед улыбнулся про себя и промолчал про масло. Он знал, что оно прогоркшее и в середине кусочка появилось несколько чёрных точек. Ничего, думал дед, костной муки побольше насыпет, вот тебе и компенсация вихрезавихрений в животе.

От таких мыслей дед улыбнулся, а когда влажные поленья просохли и заполыхали в печке огнём, он подошёл к бабке и обнял её. Бабка замерла и вздрогнула. Он часто так подходил к ней сзади в молодости, обнимал и бывало ещё закрывал ей глаза ладонями. Чую-чую, самосадом все пальцы пропахлись, — смеясь говорила она, разворачивалась и целовала его в губы.

Сейчас она только вздрогнула. Старик сжимал тело, ставшее одновременно округлым и угловатым, будто он обнял несколько валунов возле моря. А ты и сам то не лучше, — осадил критичные мысли дед, прижал родное тело сильнее, и увидел, как морщинистые кисти старухи затряслись и чуть не разрушили колобок, который лепили до этого. На мучную поверхность капнуло две крохотных слезинки.

— Ты моя самая лучшая. Самая хорошая. Самая красивая, — прошептал дед, целуя бабкины седые волосы на затылке.

Он говорил это не для неё. Он констатировал это для себя. Старуха не видела его губ, поэтому не могла слышать его слов.

Да, нужно будет купить в городе слуховой аппарат. Он так и хотел сделать. Бабка даже идею с барсуками подкинула. Что можно барсучье семейство, обосновавшееся на полянке в паре километрах от дома, изловить и пустить на барсучий жир. Жир, — сказала старуха, — я распихаю в банки. Ты поедешь к аптекарю, и обменяешь на слуховой аппарат.

Дед зажёгся идеей и неделю пытался изловить барсуков. Но в животин будто сатана вселился. Они уходили от дедовских ловушек с такой лёгкостью, будто кто-то в самый ответственный момент предупреждал их. Дед пытался, пытался, а потом руки у него опустились и барсуки переселились ещё километра на три вглубь леса.

Когда он пришёл домой с пустыми руками, бабка сидела и радостно улыбалась. Она думала, что уж когда прошла целая неделя, старик изловит этих барсуков. На печи стояла трёхлитровка с наклееным куском лейкопластыря вместо этикетки.

Бабка смотрела на деда пару минут, а потом махнула рукой, пошла и убрала банку обратно в подпол, а когда вылезла, то дед стал рассказывать ей про неуловимое семейство барсуков. Принялся оправдываться, а потом вдруг понял, что бабка его не слышит. Совсем оглохла. Раньше хоть немного слышала, а теперь всё — если губ не видит, то считай что в пустоту твои слова улетели. Оглохла бабка.

Объятия деда в том числе были благодарностью за то, что не стала старуха пилить его за не добытый барсучий жир и не купленный слуховой аппарат. То есть ворчать-то она ворчала, но никогда не ставила вопрос ребром: или давай мне слуховой аппарат, или вымётывайся из дома к чертям собачьим. За эту внутреннюю доброту дед ценил бабку.