И. Намор - Будет День

— Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из испанских офицеров, — это была легитимная просьба, и Баст был в своем праве, но, по-видимому, полковник Санто Эммануэле думал иначе. А всего вернее, таковы инструкции, которыми итальянец руководствовался, "общаясь" со своим "немецким другом и коллегой".

— Наши друзья, — глаза у полковника темно-карие, смотрят на Шаунбурга внимательно, но как бы равнодушно. — Наши друзья весьма щепетильны в вопросах чести. Ведь вы меня понимаете, не правда ли?

— Думаю, что понимаю, — кивнул Олег. Баст был бы раздражен и, более того, взбешен, но Ицковичу все эти игры в " у кого Эго больше ", в смысле — длиннее, были не интересны. Он — сам по себе, и смотрел на всех этих фашиков как бы со стороны и исключительно с утилитарной точки зрения.

— Да, вероятно, — улыбнулся он, глядя в холодные глаза полковника Эммануэле . — Но вы же северянин, дон Эммануэле! Вы должны знать, что за штука немецкий мозг. У нас там арифмометр, полковник, — улыбнулся еще шире и постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу. — Что такое честь? — вопросительно поднял он бровь . — Что такое щепетильность?

На этот раз он их все-таки достал. Капитан-лейтенант Кардона из разведки ВВС пошел красными пятнами, но полковник, которого, судя по выражению глаз, тоже проняло, только губы поджал. Приказа портить отношения с дружественным режимом не было, а кто из двоих — Муссолини или Гитлер — старший партнер, вопрос спорный и для умных людей отнюдь не однозначный.

— Нам было дано понять, что это внутреннее дело испанцев, господин Вебер, — голос у полковника стал тише, упал и темп речи.

"Вполне можно трактовать, как оскорбление…" — усмехнулся в душе Олег, демонстрируя полную невозмутимость.

— Мы никому не навязываемся…

Почти месяц по невнятно выраженному желанию Гейдриха он изображал из себя шестерку, хотя и встречался со всеми "сильными мира сего" итальянского разведывательного сообщества. Встречался, но что с того? Мелкий чиновник службы безопасности… безликий господин Вебер… И вдруг… Все изменилось позавчера вечером. Как всегда неожиданно и без каких-либо объяснений ему был дан "зеленый свет". Впрочем, по нынешним временам и обстоятельствам, это называлось иначе: карт-бланш. Вот что это было такое. И объяснение, как ни странно, не замедлило нарисоваться… По своим каналам Гейдрих получил подтверждение некоторым фактам, принесенным Шаунбургом "в клюве" из недолгого заграничного вояжа. Но дело даже не в том, что факты подтвердились. У шефа Службы Безопасности не нашлось причин сомневаться в лояльности своего сотрудника. Сомневаться можно в его полезности для дела и личной карьеры шефа — тому ведь перед Гиммлером выслуживаться надо — и в уровне аналитических способностей баварского дворянина, имеющего склонность к левым лозунгам. Однако последние события в Европе подтвердили ряд как бы случайно — между делом — оброненных предположений фон Шаунбурга, а Гейдрих никогда ничего не забывал. И еще он умел ловко манипулировать чувствами окружающих. Вероятно, Гейдриху было приятно чувствовать себя кукольником в театре марионеток. Но, как бы то ни было, измотав Баста состоянием неопределенности, в меру унизив и показав, кто в доме хозяин, шеф "подобрел" вдруг к своему любимцу настолько, что передал с дипломатической почтой специальное письмо. Не приказ, но что-то замечательно на приказ похожее. А по смыслу, всего лишь очередная попытка расставить, наконец, все точки над "i". Все или некоторые… Но операции "Лорелея" — секретный информационный канал в разведывательное управление Красной Армии — присваивался шифр высшего приоритета, и вся она, от начала и до конца, переподчинялась своему творцу, то есть Басту фон Шаунбургу. Разумеется, это был успех. И конечно же, ради этого стоило ждать и терпеть. Ведь как бы хреново ни приходилось ему в эти шесть недель, главное — результат, не правда ли?

Впрочем, прежде чем отдаться полностью сладостной игре с Москвой, Шаунбургу рекомендовалось наладить отношения с итальянскими и испанскими коллегами. На будущее, так сказать. В качестве некоего вложения капитала. Это два. И три — надо бы, намекал Гейдрих, помочь Шелленбергу. Ни разу не приказ, скорее просьба, но из тех, на которые отказом не отвечают. А у Вальтера теперь на шее не одни только сионисты, но сионисты, неожиданно признал Гейдрих, могли, пожалуй, оказаться весьма и весьма полезными. "Спихнем евреев в Палестину, и пусть это будет уже английской головной болью!" Прямо об этом, разумеется, ничего сказано не было. Ни слова, ни полслова. Даже в письме, обреченном на кремацию тут же, на территории посольства, откровенничать никто бы не стал. И Гейдрих в первую очередь. Но намек — для умного достаточно, а дураков на службе никто бы и держать не стал — сделал. А у Ицковича даже сердце дрогнуло, когда он понял, что предлагает его опасный как тарантул, босс. Ведь идея разыграть "сионистскую карту" возникла у него в общем-то от отчаяния. Ну не приходило — хоть тресни! — в голову никакой другой идеи. Он и так пробовал, и сяк, а все равно — никак. Не будет никто ничего делать для евреев. Политика, черт ее подери, и экономика, и "никакого мошенства". Поэтому, и не возникло у Олега никаких моральных затруднений, когда начинал разговор с Гейдрихом. Ну, да, Гейдрих — убийца. В том числе и убийца евреев. Но ведь история еще не успела реализовать именно эту возможность. И значит, Гейдрих пока ничем не хуже какого-нибудь Ягоды или даже самого Сталина. У Сталина нет интереса, а вот у Гитлера интерес есть. И если удастся "перевести стрелки", и вместо истребления организовать изгнание в Палестину, то ради этого — даже при очень низких шансах на успех — следовало хотя бы попробовать.

И вот он карт-бланш — упал манной небесной с опасного предгрозового неба, бери и владей! Крути свои многоходовки, сбитые впопыхах, накоротке, на коленке "выпиленные", но нежданно-негаданно ожившие и зажившие собственной жизнью. И коли так, то у Олега буквально руки чесались поскорей "взяться за любимое дело": вернуться в Париж, где Таня и Витя и забыть, как о дурном сне, обо всех этих южных страстях. Но не тут-то было! И этот пункт, оказывается, не просто так возник из небытия.

"Мне что, кто-то ворожит?" — спросил он себя с оттенком оторопи в мыслях и чувствах.

Но факт, проснувшись ночью от духоты — в Касабланке было довольно жарко — Ицкович сообразил вдруг, что означает — что может означать! — фраза, крутившаяся у него в голове уже вторую неделю. Почему-то всплыла из глубин памяти и никак не хотела уходить обратно в историческое небытие фраза-лозунг российских левых социал-демократов: "Превратим войну империалистическую в войну гражданскую". Казалось бы, глупость. И даже так: опасная глупость! Не хватало выдать эту галиматью вслух, да еще на родном — русском — языке! Но, проснувшись в "Белохатке" душной марокканской ночью, Олег смешал сок лимона с сахаром и ромом, закурил сигару, и вдруг понял, какая на самом деле золотая жила таилась в этом вполне идиотском лозунге. Ведь если так, то можно и наоборот! Можно — и, наверное, нужно — попробовать превратить гражданскую войну в Испании, которая вот-вот станет реальностью, во вторую мировую! Раньше на три года, и на другом краю Европы… С другими силами и, возможно, с иным уровнем брутальности… Положительно, что-то такое в этом было. Что-то в меру безумное, а значит, и вполне реализуемое. Оставалось лишь хорошенько все продумать и понять, где и что нужно сделать, чтобы и эта "сказка стала былью!"