И. Намор - Будет День

"Совершенно ни к чему!" — она плеснула себе коньяка прямо в чайную чашку, оказавшуюся на столе, и сделала глоток.

Вот и с выпивкой творилось что-то непонятное. Ольга никогда много не пила. Пила Кисси Кински, но Кайзерина не знала меры, и, если ее не остановить, могла и напиться, как обычная алкоголичка. Просто молодость и вбитые еще в детстве правила поведения позволяли до времени скрывать свою слабость. Однако "нонеча не то, что давеча".

Кейт снова усмехнулась и сделала еще глоток.

Да, теперь алкоголь действовал на нее совсем не так, как раньше. И что же из этого следовало? Что нынешняя Кайзерина не совсем настоящая? Что "вселение" не прошло бесследно не только для "души", но и для ее организма? Возможно, что так. Однако Кейт все-таки старалась "не доводить до крайности". Пила, но в меру — сорвавшись пока один лишь раз, в домике в Арденах, курила, но не злоупотребляла. И вела, в целом, здоровый образ жизни.

"Секс лучшее средство от ожирения, не правда ли?"

Впрочем, слово "секс" еще не успело стать общеупотребительным, и, следовательно, влияние Ольги Агеевой на новую Кайзерину Альбедиль-Николову тоже не было исчезающе малым. Баронесса и думала, порой, совсем не так, как раньше, и знаниями оперировала явно не имеющими никакого отношения к "кузине Кисси".

Она сделала еще глоток и с разочарованием обнаружила, что коньяк закончился.

"Тридцать грамм? — спросила сама себя. — Ну, никак не больше. Можно и повторить".

— За жизнь! — провозгласила тост. — За нашу чудесную жизнь, сколько ее ни будет!

И это тоже была правда, которую следовало однажды сформулировать, чтобы "услышать" и удивиться. И в самом деле, где-то глубоко в подсознании она понимала, что "подписалась" играть в крайне опасные игры. Ее ведь запросто могли убить или схватить в Париже 13 февраля. Могли, но не убили, из чего отнюдь не следовало, что не убьют в следующий раз, когда бы и где этот "раз" ни состоялся. Во всяком случае, такая вероятность существовала. И вот теперь — сегодня, сейчас — она себе это сказала, что называется, вслух. Сказала и крайне удивилась собственной вполне парадоксальной реакции. И Кайзерина — настоящая австриячка, — и Ольга, были порядочными трусихами, а вот новая Кейт умела смотреть на жизнь трезво и не бояться того, что неизбежно. Минус на минус… дали новое качество. Теперь опасность бодрила кровь и заставляла с жадной исступленностью любить жизнь, "данную нам в приятных ощущениях".

— Прозит! — она сделала еще один глоток, швырнула в пепельницу окурок пахитосы и вытащила из портсигара новую.

"Сегодня можно, — решила она, закуривая. — Сегодня у нас вечер разоблачения чудес!"

Ей предстояло "разоблачить" еще два "фокуса", — "Чего я хочу от жизни?", имея в виду суть собственного существования в данном теле и в этом времени; и "Баст фон Шаунбург какой он есть". И она их разоблачила еще до того, как вернулась из своего похода Вильда.

Жена Баста принесла две новости. Она все-таки не беременна, — "И слава богу!" — внутренне обрадовалась Кейт, — а ближайший удобный для них поезд на Берлин отходит в половине девятого вечера.

— Вот и славно! — улыбнулась Кайзерина, примеривая мысленно, как шляпку или меховое манто, имя Екатерина. — Забеременеть ты еще успеешь, а поезд в половине девятого — это просто замечательно. Пообедаем без спешки, спокойно соберемся, и на вокзал.

— Ты тут не много ли выпила? — нахмурилась Вильда, начинавшая время от времени заботиться о Кейт, как старшая сестра о непутевой младшей.

— Грамм сто пятьдесят, я думаю, — нахмурив лоб, как бы в попытке вспомнить точно, отчиталась Кайзерина и ничуть не соврала. Именно сто пятьдесят плюс-минус двадцать грамм. Сущая мелочь, учитывая плотный завтрак и отсутствие работы повышенной сложности. Стрельбы по бегущим "кабанам" например…. с четырехсот метров и без оптики.

— А… — по-видимому, что-то в интонации Кейт смутило Вильду, но она не могла знать, разумеется, что процесс осмысления "подспудных интенций" мог сжечь и поболее полутора сотен граммов алкоголя.

— Ничего, Ви, — успокоила ее Кайзерина. — Все в порядке. Мне просто надо было кое-что обдумать.

— Обдумала? — подозрительно прищурилась Вильда.

— О, да! — улыбнулась Кейт. — И знаешь, к какому выводу пришла?

— Нет, — покачала головой Вильда, вглядываясь в лицо баронессы Альбедиль-Николовой, словно надеялась прочесть там — в ее глазах или чертах лица — все те тайны, которые Кайзерина не считала необходимым озвучивать.

— Жизнь прекрасна! — объяснила Кейт и счастливо засмеялась.

Удивительно, насколько прилично, оказывается, может выглядеть "покойник" через три месяца после своей безвременной кончины.

"Люкс!" — не без циничной иронии констатировал Виктор, бросив беглый взгляд в зеркало. Но на самом деле отражение пришлось ему по душе: он выглядел даже лучше, чем можно было ожидать, но главное — именно так, как хотел бы сейчас выглядеть. Впрочем, возможно, все тривиально объяснялось состоянием души или, иными словами, настроением.

Дело в том, что с тех пор как "умер" небезызвестный Дмитрий Вощинин, Федорчук нет-нет, да ловил себя на мысли, что как-то это все нехорошо. В смысле, дурно пахнет, и все такое. И вроде бы не был никогда ни особо впечатлительным, ни суеверным, а все равно: порою так "пробивало", что хоть к Олегу на прием записывайся. И еще эти сны поганые… И сны тоже. Подсознание изгалялось так, что хоть волком вой. Но вот со вчерашнего утра все изменилось к лучшему, да так резко, что остается только руками развести. Проснулся не в настроении — после очередной порции невнятного бреда в кладбищенских декорациях, где резвились опасные персонажи: одни — с малиновыми петлицами, другие — в черных фуражках от Hugo Boss — и, не желая никого видеть и, уж тем более, пугать своим видом, заказал завтрак в постель. Ел без аппетита, но кофе выпил с удовольствием, между делом просматривая утреннюю газету. И вдруг… Статья называлась "Страшные находки близ Бетюна". Ну, что ж, не зря же говорится, что человек предполагает, а Господь располагает. Кто мог предугадать, когда они со Степаном размещали на краю болотца обрывки одежды Вощинина, что спустя почти три месяца жандарм из Бетюна обнаружит в этом самом болоте — но несколько в стороне от "места преступления" — останки молодого мужчины? Кто был, этот несчастный и как он оказался в болоте, Виктор, разумеется, не знал, но вот во французской полиции никто не сомневался, что это его Дмитрия Вощинина кости, а значит, и дело об исчезновении русского журналиста закрылось само собой.

Об этом, собственно, и была статья. Но на Виктора она произвела совершенно иное впечатление, чем на никак не связанных с "делом" читателей. Он вдруг совершенно успокоился, и "лихорадочная маета" в груди неожиданно исчезла. Как отрезало. А жизнь — та жизнь, которой жил теперь месье Руа или месье Поль — была сказочно интересна. Раньше Федорчук о таком только в книжках читал, да в фильмах видел, а теперь — надо же — не просто сам попал в "это кино", но стал его неотъемлемой частью. Он же не абы кто, а автор слов и музыки и интимный друг самой Дивы. И если и было о чем сожалеть, то только о том, что слово "интимный" в тридцать шестом году не все еще понимали так, как будут понимать в двадцать первом веке.