Олег Якубов - Михайлов или Михась?

— Ну да? Завтра будет Левинсон, потом еще целая куча людей, а ты говоришь «поставить точку».

— Да ерунда все это, — отмахнулся Хазов. — Упоров и Абрамович показали свое истинное лицо, Шранц вообще сам себе свинью подложил, хотя его и без того бы разделали под орех. А уж Левинсону-то и вовсе сказать нечего, так что никто его всерьез и не воспримет.

— Слушай, Андрей, мне не нравится такое благодушие. Оно, видно, исходит от адвокатов. А процесс еще только начался, и кое-кто считает, что все происходящее — это лишь тактическая уловка прокурора, а судьи на эту уловку попались.

— Чушь собачья. Ты же сам два года этим делом занимаешься, и не ты ли меня пару дней назад убеждал, что дело это инспирировано, высосано из пальца и вообще никакое не уголовное, а чисто политическое. Чего ж ты теперь ноешь?

— Во-первых, я не ною, а делюсь услышанным. Во-вторых, я тебе уже говорил, что мое мнение о невиновности Сергея Михайлова основано на изучении документов, а не чьих-то мнениях и соображениях. И если сейчас во время суда будут представлены какие-то документы, то я так об этом и напишу. Но речь сейчас не обо мне, а об адвокатах.

— Кесарю кесарево, слесарю слесарево, — флегматично заметил Андрей и, зевнув, поднялся.

— Погоди, — остановил я его. — Мне сказали, что готова речь Михайлова, которую написал Дрейфус. Ее уже просят московские газетчики, честно говоря, и я бы взглянул. Поможешь?

— Мне рассказывали, что в любой газете есть одно сообщение — чистая правда, одно — полуправда, а все остальное — вранье. Правда — это число, полуправда — прогноз погоды, а во всем остальном тебя твои газетчики обманули. Речь Михайлову действительно написана, но ее писал не Дрейфус, а Реймон, да к тому же это не сама речь, а как бы проект, и нет никаких данных, что она Сергею понравится и он именно ее произнесет на суде. Он вообще ведет себя как хочет, с адвокатами мало считается, и у нас, кажется, назревает конфликт.

— О чем это ты?

— Михайлову кажется, что он сам себя способен защищать, и он лезет со своими вопросами, путая карты адвокатам. У них ведь своя стратегия, хотя тебя и убеждали, что ее нет. А Сергей не понимает, что своим вмешательством сам себе и мешает.

— Я тоже не заметил, чтобы он себе сильно помешал. Наоборот, его вопросы были логичны, мне показалось, что именно он помог развенчать этих лжесвидетелей. Во всяком случае, он был очень убедителен.

— Типичное мнение дилетанта, — буркнул Андрей и, не слушая моих возражений, удалился.

От первого лица

Сергей МИХАЙЛОВ:

Впервые за два года у меня было почти хорошее настроение. Я не позволял себе все это время выходить из берегов, держался в рамочках, но подчас ровное поведение давалось мне с усилиями. А тут я не прикидывался, не играл, мне действительно хотелось улыбаться, и я даже запеть был готов что-нибудь такое-этакое. Наконец я получил возможность высказаться, задавать те вопросы, которые считал нужным. Я, конечно, сорвался, когда попросил судью меня не пере-бивать. Но она, видно, чуткий человек, и она меня поняла, помоему, даже не очень обиделась, хотя действительно мои слова прозвучали резковато. Я готов был к этим допросам, и поэтому все вопросы били в цель. Ни Упоров, ни Абрамович ничего не смогли ответить вразумительного. Я чувствовал себя победителем. Немного мне испортили настроение адвокаты. Они считают, что я задаю свидетелям слишком много вопросов и этим мешаю защите. Но я не согласился с их мнением. Я считаю, что я достаточно хорошо знаком с материалами дела, чтобы активно участвовать в защите самого себя. Это не бахвальство человека, который вмешивается в чужие дела, считая себя знатоком во всем. Вовсе нет.

Я отдаю должное юридическим знаниям этих людей, их опыту, видению всяких подводных процессуальных камней. Все это так, я их за это ценю, я в конце концов им за это и плачу немалые деньги. Но ни один адвокат в мире не способен влезть в шкуру своего подзащитного. Тем более что никто из этих людей не знает ничего о России, о психологии русских людей. Да они просто не в состоянии запомнить все те детали, которые хранятся в моей памяти и выплывают наружу именно тогда, когда это необходимо. Нет-нет, я считаю, что должен и дальше защищать себя сам. Разумеется, при их помощи, но обязательно сам.

Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия, 3 декабря1998 года. Утро — день.

Едва судья объявила о начале очередного дня заседаний, как к свидетельской трибуне, почти по-военному печатая шаг, прошел высокий широкоплечий мужчина. Он аккуратно сложил плащ, сцепил руки «замком» за спиной и не расцеплял их уже до самого окончания допроса. Этот супермен, так похожий на героев всех американских боевиков, вместе взятых, и был бывшим специальным агентом ФБР Робертом Левинсоном. Впрочем, отвечая на обычные анкетные вопросы, господин Левинсон пояснил, что в ФБР больше не служит и в Женеву прибыл как частное лицо, а посему давать показания от имени этой мощной спецслужбы не уполномочен. Такое заявление было тем более странным, что Левинсон рассказывал только о том периоде, когда служил в ФБР и занимался, по его собственному признанию, тем, что собирал в России данные об организованной преступности.

— А говорите ли вы на русском языке? — спросил Левинсона адвокат Маурер.

Левинсон извинился перед судом, что вынужден повернуться к столь уважаемым господам спиной, и, обращаясь к защитнику, ответил на английском языке, что по-русски говорит совсем немного, и добавил для иллюстрации: «Шуть-шуть». Затем, снова обернувшись к суду, продолжил свой рассказ о «Солнцевской» преступной группировке. И этот бывший разведчик блистал своей памятью, называя десятки фамилий, приводя в пример множество преступлений, якобы совершенных солнцевскими. Его повествование было гладким и скорее напоминало пересказ бестселлера, нежели свидетельские показания. Лишь в самом конце своего выступления Роберт Левинсон заметил, что работал с весьма разветвленной сетью секретных информаторов, а при таком большом количестве агентов издержки, увы, неизбежны. В этом самом месте господин экс-агент позволил себе слегка улыбнуться, этакой извиняющейся улыбкой, как бы при-зывающей суд войти в его положение. Но суд в положение не вошел. Суду уже, похоже, надоело выслушивать вместо конкретных показаний устные пересказы неумело сочиненных, да к тому еще и на одну тему, криминальных романов. Вопросов Левинсону почти не задавали: просто не было смысла, так как он в самом начале своего выступления поведал, что вся полученная им информация является строжайшей тайной ФБР и никто не вправе претендовать на разглашение этой тайны.