Максим Далин - Запах разума

Пока док здешний со мной возился, Калюжный успокоился, салага. Дошло до идиота. Даже рукав задрал, чтобы осам было удобнее.

А Нгилан взял, значит, анализ осой и ушёл куда-то к окну. Там раскрыл один контейнер, где у него сидели непонятные живые твари, и вытащил… даже не знаю, как обозвать-то… Гада какого-то, длиной сантиметров в десять. То ли скорпиона, то ли жука с клещами — ужас какой-то, в общем. Чёрно-бурый.

И этого гада понёс к Калюжному. Влип, в общем, Калюжный. Потому что лучше — оса, мне кажется.

Серёга аж приподнялся:

— Витёк, — говорит, — что за жопа?!

— Сядь, — говорю, — салага, и не отсвечивай. Видишь, методы у них какие. Жить хочешь — сиди, терпи и молчи в тряпочку.

Разумовский улыбнулся бледно.

— Здесь лечат очень эффективно, но как-то непривычно.

А Калюжный:

— Ага. Точно, — а у самого морда белая, как гипсовая, только блямба красная, где опухоль.

Нгилан пальцем тронул его за щёку, за то самое место. «Видзин», — говорит, ясно ему, что нифига мы больше не понимаем, а это уже поняли кое-как. И сажает Калюжному на физиономию своего таракана.

И Калюжного перетряхивает с ног до головы. Рефлекторно. Вцепился бедный Серёга в подлокотники — точно, как у зубного, только хуже. Зубной-то на Земле всё-таки, и хоть не суёт тебе в рот всяких пауков.

А гад, между тем, сработал, как самый, что ни на есть, современный медицинский агрегат. На хвосте у него жало, как у скорпиона — первым делом ужалил рядом с опухолью. Калюжный дёрнулся, но, гляжу, ужас с его физии пропал, понимание появилось.

Разумовский говорит:

— Что-то чувствуешь, Сергей?

А Калюжный:

— Типа заморозки. Наркоз. Фигею я от них, ёлки.

Кто бы не фигел…

А насекомый гад чуток подождал, вроде, знал, что заморозка его должна подействовать — и разрезал какой-то штукой из своей пасти Серёгину кожу, как скальпелем. Только раз в сто быстрее, чем человек: моментом — рраз! — и всё. И вытащил из разреза белую личинку. Всё это в секунду уложилось. Я сообразил, что произошло, когда гад уже жрал эту дрянь.

Калюжный сидел с вытаращенными глазами, даже рот приоткрыл. И вид у него был то ли полуобморочный, то ли — будто вырвет сейчас. А Нгилан совершенно хладнокровно забрал гада у него со щеки, сунул обратно в контейнер и прикрыл стёклышком. Потом поднял крышку над прозрачным цилиндром, где рос у него какой-то фикус с жирными листьями, сорвал лист, снял с этого листа кожицу — она легко-легко снялась, как плёнка с сосиски — и влажной стороной приложил к щеке Калюжного. Прижал — приклеил, как пластырь. И две осы Калюжного ужалили, будто между прочим: одна в руку, а вторая — в щёку, под лист. Нгилан только места укусов смазал чем-то.

Вся процедура заняла минуту. Хороший врач, в общем. Сделал профессионально, быстро, чисто, аккуратно — хоть в учебник. Только совершенно ненормально. Не по-человечьему. Но ещё и что-то доброе сказал Калюжному: по интонации и по запаху ясно, что доброе.

Калюжный нас оглядел и спрашивает:

— Что случилось-то, ёлки? — видимо, у нас изрядно шары на лоб лезли.

— Ничего, салага, — говорю. — Червяка из твоей морды вытащили. Который бы тебя сожрал нафиг до самых мозгов, если бы не Нгилан.

Калюжный потёр щёку поверх листа.

— Бляха-муха… — говорит. — Спасибо… гхм… А не пауком никак нельзя было?

Разумовский сделал строгий вид и говорит:

— Нельзя было не пауком, Сергей. Надо было — как положено.

И Багров прыснул. Багровым Нгилан занимался только пару минут, да и то больше обнюхивал, чем что другое. Сделал ему укол осой — и свободен. Видимо, с нашими желудками ничего такого уж страшного не случилось.

Когда Нгилан о нас позаботился, чтобы мы, значит, не передохли, пока он по нам диссертацию не напишет, Цвик своего Багрова за рукав потянул — и давай что-то щебетать. И Нгилан слушал и пах одобрительно. Только не очень понятно, о чём речь.

Но Багров, конечно, хорошо соображает в этом плане. Цвик на наши комбезы показал, на банку с дезинфекцией. Пока я думал, что да, постирать шмотки было бы дельно — Багров догадался спросить, где самим можно помыться. Плюнул на ладонь, потёр другую. Цвик хихикнул и выкусился, как пёс, когда тот блоху ищет. Рядом с локтем. И стал вылизываться, уже как кот — вылизал себе между пальцами. Очешуеть, высокоразвитая цивилизация!

А Багров говорит:

— Хен, Цвиктанг. Мы целиком грязные, у нас на всё тело слюны не хватит, — и показал жестами.

На что Нгилан серьёзный, и он усмехнулся.

Тогда Цвик взял его за руку и кивнул. Они кивают не по-нашему, вперёд, а как-то снизу вбок — и значит это у них «пойдём».

Багров говорит:

— В баню зовёт, мужики. Или в ванную.

Хорошее дело. Грязные, как чушки. А тут женщины нюхают, неловко. Мы же — не то, что здешние, мы — простые люди. Специально пахнуть розами не обучены, а случайно получается то, что получается. Обычно никто не радуется.

Мы пошли за Цвиком.

А он нас привёл в небольшое помещение на первом этаже. Провёл нас рядом, кажется, с кухней, потому что оттуда потянуло определённо съедобным, когда мы проходили мимо. Калюжный даже спросил:

— А пожрать дадут, интересно?

— Ты, — говорю, — хоть руки вымой сперва, хамло. Смотри: народ вокруг чистый, пушистый — а мы из дикого леса припёрлись, все в дерьме. Нас лечить стали спешно, чтобы мы по дороге не сдохли, ясно. Но уж кормить грязными не будут, стопудово.

А Разумовский говорит:

— Денис, раз уж ты с ними на товарищеской ноге, спроси и про сортир заодно. Немаловажный момент.

Багров скривился:

— Ну как я буду у них про сортир спрашивать? Какими жестами? А вдруг они что-то неприличное подумают?

Но Цвик и сам сообразил. Тем более, оно у них было рядом — гигиенические помещения. Отодвинул две зановесочки — показал.

В одной — сортир. Окно, чуть занавешено, но светло. На потолке подсветка, опять же. В полу три толчка, поросших чем-то мохнатым — можно сесть рядком и поговорить ладком. Чисто конкретные пуфики с дырками, причём дырки сквозные, ведут куда-то вниз. Никакого смыва нет. Внизу должна быть выгребная яма, но дерьмом не тянет, тянет чуток погребным холодком — и только. Такие же зелёные стволы, как в лаборатории, из пола выходят, в потолок уходят, штук пять растут вдоль стены, прямо с ветками и листиками, типа лавровых. На свободном месте что-то странное, вроде трутовика, опять же, только больше размером и слоистое — этакая штуковина размером в суповую тарелку. На маленькой полке лежат два шарика с пупочками сверху, вроде декоративных тыкв — один ярко-жёлтый, другой — оранжевый в зелёную полоску. И всё во мху, как везде.

И гадить тут как-то странно и непонятно. Непривычно.

Но в следующей комнатухе всё было ещё непривычнее. Потому что это оказалась не ванная.